Король Лир. Уильям Шекспир
Сказки о Трехголовом можно найти в разделе «Сказки для взрослых», а сказку «Драконы любят не только золото» — здесь. Итак, пятая часть сказки «Драконы любят не только золото».
В конце концов всё приходит к тому, к чему и шло: они совершают побег. Конечно, смотрится их побег не очень эффектно — с пути Трехголового разбегаются и сотрудники, и охранники, и лабораторные зверушки. Все и вся бегут, словно от землетрясения.
Дракона, похоже, веселит общая паника. Наверное, он не часто гуляет в многолюдных местах, пугая местное население. Доктор, может быть, тоже повеселился бы, глядя, как шарахаются от их мини-процессии все эти бестолочи, приставленные военными шпионы, годами изображавшие ученых перед ним, ученым настоящим… Но док почему-то чувствует лишь глухое раздражение, отголосок затаенной злости. Злости на себя, предателя рода людского.
— Не стоит самоедствовать, док, — усмехается Младший. — Вы, люди, неправильно понимаете суть добродетели. Чтобы жить счастливо…
— Долго и счастливо, — механически произносит доктор.
— Я не говорю долго.
Младшая голова оборачивается назад, пользуясь тем, что на дорогу смотрят старшая и средняя. Ухмылка на чешуйчатой морде превращается в широкий дружелюбный оскал. Похоже на трещину в кирпичной стене, утыканную ножами.
— Я говорю — счастливо. Так вот, чтобы жить счастливо, надо делать что нравится тебе. Именно тебе, а не твоим родителям, учителям, друзьям-приятелям или френдам.
— Кому?
— Неважно. Это что-то вроде друзей по переписке, которых ты никогда не видел и не увидишь. Зачем, спросишь, угождать им? Чтобы нравиться всему миру. Пока вы молоды, одобрение доставляет вам наслаждение. Однако это неправильное наслаждение. Оно загоняет вас в ловушку отвращения к себе. Навсегда. На всю вашу короткую жизнь.
— Почему? — изумляется доктор.
— Потому что наслаждение — изнанка добродетели, — вступает в разговор Средний. — Люди любят делать те вещи, от которых им хорошо. Если от них хорошо другим, готово дело — вы получаете праведника. Если нет — грешника. Может быть, успешного грешника, как те, что грабят слабых и запирают в лабораториях гениальных — чтобы те резали на кусочки сильных, выясняя, по какой причине те сильны.
— И где же тут добродетель?
— А добродетель состоит в том, док, — прищуривает глаз Младший — еще не подмигивание сообщника, но рожа очень глумливая, — чтобы наслаждаться социально одобренными вещами. Только выбирать надо не абы что, а вещи резонансные, привлекающие сердца. Благотворительность, например, или защиту сирот и котят от собак и воспитателей. Словом, борьбу за все хорошее против всего плохого. А не как ты — наслаждаешься наукой, хотя никто, кроме шпионов-лаборантов, этого не видит. Теперь терпи, когда тебя назовут предателем человечества!
А меня назовут, думает доктор. Может, придумают обо мне скверную сказочку, да не одну. Или мудрую притчу, как за обещанное драконом золото я возлюбил вселенское зло. Как будто за золото можно кого-то возлюбить.
— Не кого-то, — мягко поправляет старшая голова дока, бормочущего опасные откровения себе под нос. — А что-то. Золото возлюбить нетрудно. И не ради удовольствий, которым оно открывает путь, а ради самого золота. Лежать на нем и грезить, как на твою подачку сбегутся нимфы и воздвигнутся чертоги. А перед смертью понять, что ничего-то ты не совершил, только грезил. Как говорил один ехидный черт, и музы ему дань не принесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил очень скверно, помер к чертовой матери от удара на своем сундуке с валютой и камнями.
— Эту любовь человечества мы, драконы, понимаем очень хорошо, — сокрушенно прибавляет Средний. — Сами перед золотом на голову слабы.
— А то и на все три, — философски замечает Старший. — Поэтому досконально изучили механизм прикрытия задницы порока плащом добродетели.
Младшая голова шкодливо хихикает.
И тут из бокового коридора вылетает столп огня и бьет в драконий бок. За долю секунды до того, как огонь, словно горизонтальный душ, протечет струями по потрепанной временем, но вполне еще крепкой чешуе и ударит прямиком в доктора, драконий хвост сметает хлипкого человечка в сторону, под защиту распахнувшегося крыла. Остальные пять секунд боя док наблюдает в щель между крылом и гребнем.
Не тратя времени на то, чтобы взреветь, ближайшая голова ныряет в темный зев коридора и вытаскивает оттуда бойца в прорезиненном комбинезоне и с большим ранцем за плечами. Это огнемет, понимает док. Они решили нас сжечь! Почему нас, а не одного только Трехголового? Доктор не знает. Но знает, что умереть или выжить можно лишь вместе с этой чешуйчатой огнеплюйной ящерицей.
А между тем единственная надежда доктора на выживание трясет потенциального героя-победителя вселенского зла, мотая головой, точно крокодил, вцепившийся в жертву. Так крупные хищники отрывают куски мяса от туши, бесстрастно отмечает док. И вдруг, неожиданно для себя, просит:
— Оставь его.
Просьба выходит тихой, едва слышной. Доктор почти шепчет, едва дотягиваясь до крайней из голов. Но Трехголовый откликается: вначале до странности осторожно кладет потрепанное, но все еще не изломанное тело на пол, слегка подтолкнув его в сторону опасного коридора, потом вытягивает шею куда-то вверх и голосом трагического артиста вопит:
— Уйди, не становись между драконом и яростью его!!! — И пока доктор недоумевает — нет, док форменным образом офигевает! — Трехголовый делает вид, будто прислушивается: — Что ты сказал? Что долг не молкнет в страхе, коль власть послушна лести? Что правда — долг наш, когда величие впадает в бред? Молчи, коль жизнью дорожишь ты, док!
Он спятил, почти с облегчением осознает доктор. Ну сумасшедший, сумасшедший же, да к тому ж с приступами острого психоза. Может, это врожденное, а может, в ходе эксперимента крыша поехала. Все три крыши. Надо было захватить с собой лабораторный журнал, чтобы не забыть, что мы ему кололи, вздыхает док. Хотя чего уж теперь… Выйдем на волю, и эта тварь меня съест. Если не съест до выхода.
— Не нервничайте, уважаемый, — шепчет доктору Средний. — Это спектакль на камеру. Чтобы все убедились: вы защищаете людей от чудовища. Пусть те, кто поумнее, делают соответствующие выводы.
Старшая голова еще несколько минут ругается на доктора, старательно и четко повторяя реплики, которые тот якобы подает — красивые реплики. В стихах. Однако стихов док отродясь не писал. К спору Старшего с самим собой время от времени подключается Средний — и головы азартно переругиваются, называя друг друга рабами неверными и вопя: «Прочь с глаз моих!» — вероятно, забывая, что растут из одного тела.
В ходе этого нелепого занятия дракон и его доктор забредают в холл с очередной заблокированной дверью и устраивают там привал. Коридор, в котором их пытались сжечь, и человек, пытавшийся это сделать, далеко позади. Позади и прошлая жизнь дока. Впереди одни только опасности и неизвестность.
— Зачем нужен был спектакль с… с… — Доктор шипит, словно змея, так и не придумав окончание вопроса. — Я не нуждаюсь в хорошем мнении обо мне каких-то мудаков! И никогда не нуждался!
— Однако посвятить свою жизнь трудам на благо тех мудаков вы всегда готовы, сэ-эр, — ядовито замечает старшая голова. — Сперва в подземной лаборатории черт-те со сколькими уровнями защиты, теперь в скальных пещерах в моей компании — и, заметьте, без оплаты и без людской благодарности!
— Что бы вы делали без нас, док? — Младший улыбается и треплет доктора по макушке, будто мальчишку. — Ничего, за полсотни-сотню лет мы вам такую репутацию состряпаем — закачаешься! Как у святого. Хотите быть святым, док?
Доктор кривит лицо в подобии улыбки. Все-таки младшая башка — неисправимая и необоснованная оптимистка.
— Напрасно смеетесь, — вступается за младшую старшая голова. — Представьте себе кого-то, кто вначале наслаждался грабежами, а со временем нашел удовлетворение в том, чтобы подавать милостыню гениальным, спать с доступными и кутить с подхалимами. На два порока — а вернее, на три, к грабежам как к источнику дохода наш кто-то привык и отказываться от него не собирается — итак, на три порока у конченного мерзавца приходится одна добродетель. Но и того довольно, чтобы облагодетельствованные оправдали вора и убийцу. Так и происходит прикрытие порока добродетелью. Если мы выиграем информационную войну, из Иуды вы превратитесь в Савла, а со временем — в Павла.
— Мне нужно знать, кто это такие? — интересуется доктор.
— Не помешает, — кивает Трехголовый.
И док выслушивает легенду, а может, быль иных миров о воине-фарисее Савле, гонителе христиан, ослепленном и оглушенном рухнувшим на него сияющим ужасом и голосом с небес: «Савл! Савл! Почто ты гонишь меня?» Ну а потом, после прозрения, уверовавшим и ставшим апостолом язычников. Под рассказ дракона доктор и засыпает.
— У них разве не было христианства? — спрашивает младшая голова у старшей.
— У них даже Шекспир был с его «Королем Лиром». А также Пушкин со «Скупым рыцарем». Ну, Булгакова-то я им напророчил, а уж родится он в здешней реальности или не родится — поглядим.
— А почему ж тогда док не в курсе? — удивляется Младший.
— Просто доктор — гений, а те всегда несколько односторонни, — отвечает Старший. — Им кажется, все эти нравственные законы, открытые жалкими смертными, ничего не дают науке, прогрессу, словом, их способу наслаждаться жизнью. Поэтому во всех мирах во все времена живут Шерлоки Холмсы, назубок помнящие триста сортов пепла и двести сортов грязи, однако неспособные выучить несколько строк для лучшего понимания себе подобных.
— Может, они боятся? — предполагает Средний. — Боятся себе подобных, контакта с ними, проблем, которые приносят такие контакты… Человеческая душа посложнее пепла и грязи, да и разновидностей у нее поболе.
— Между прочим, мы, драконы, тоже не больно-то общительны! — вставляет свои пять копеек Младший.
— Но люди и не убивают друг друга, если общение не понравилось, — поучает старшая голова неразумную младшую. — А мы — убиваем. Зачем наживать себе лишние проблемы? Проще жить на вершине голой, писать простые сонеты и брать от людей из дола хлеб, вино и котлеты.
Младший закрывает морду лапой — всё, Старший вошел в клинч под названием «Вечер поэзии и прозы на нижнем уровне запломбированной и, возможно, заминированной базы спецслужб».
— Ничего, — вдруг убежденно заявляет Средний, — мы это исправим. Лет эдак за сто.
— Что «это»? — вскидывается младшая голова.
— Привычку гениев тупить! — Средний торжественно поднимает указательный палец.
