Еще одна сказка про Трехголового. Несмотря на картинку, не трагическая. Предчувствие майских пожаров, если хотите. Вечно любители шашлыков нашалят…
* * *
Залесье горело, но Трехголовый тут был ни при чем. Никакая пожарная команда не смогла бы обвинить дракона в поджоге лесов, полей и рощ неосторожным или злокозненным чихом, да еще во время несанкционированного полета. Он вообще последнюю неделю никуда не летал, валялся на майском солнышке и щурил три пары заплывших ленью глаз. Сам себя хвалил за последнее дело, когда они с местной ведьмой так славно погасили конфликт между королевствами.
А сегодня потянуло гарью из-за реки — видать, нашла таки коса на камень, и Виллариба с Виллабаджо снова меряются воинской честью и женской развращенностью.
Трехголовый, разнежившись на солнцепеке, знать не знал и знать не хотел, что там между благородными донами опять не так. Впрочем, какие в Вилларибах-Виллабаджах доны? Разве что заезжие. Скорее всего, жители Залесья самолично полируют соседские рыла, жгут соседские амбары и брюхатят соседских жен. Натуральное хозяйство во всей красе — обмен неконтролируемой агрессией и генетической информацией в разгаре. Причем буквально.
Трехголовый втянул дым ноздрями. Помимо отчетливых хлебных нот горящего зерна в нем явственно проступили ноты печеной картошки и копченого сала — видать, круто залесцы зачищают соседские припасы, ни семенных овощей, ни отелившейся скотины не щадят. Интересно, за какое прегрешение они мстят на этот раз? Дракон синхронно покачал головами: да какая, к богам ебли и смертоубийства, разница?
Рутина соседоцида не требовала ни причин, ни даже повода: довольно было «их» парню задеть «нашу» женщину словесно или ручно, приняв у нее недолитую кружку пива — и готово дело, обида на сто лет с довеском. Уже и внуки внуков обиженной трактирщицы не помнят, каким статьям белого (некогда белого) тела прабабушки обиду нанесли, а не дай бог вилларибцу встретиться на узкой тропинке с компанией виллабаджийцев — и наоборот. Кровная месть ему, бессмысленная и беспощадная! Притом, что и Вилларибо, и Виллабаджо, и дракон, и болотные ведьмы, и даже дубы Немой глухомани знают — херня это всё. Что ущемленная честь, что ущипнутая задница всего лишь приложение к территориальным разборкам. А те, в свою очередь, всего лишь дань человеческой неуемности.
Люди есть люди, из века в век их тянет к темной и жестокой госпоже, какой по черным замкам не сыщешь — к госпоже войне. Дайте им хотя бы войны по-маленькому, вечной вражды между парой деревень, где всего оружия — три дедовских меча, щит из колодезной крышки да заржавленный арбалет. Поэтому каждый раз в ход идут вилы, косы и серпы. Да что там, в крепком крестьянском хозяйстве половина инструментов — потенциальное оружие. А с чем не справятся серп да коса, знатно довершит огонь.
— Будь люди такими буками, как мы, драконы — наступила бы гармония, — ни к кому не обращаясь, выдала в пространство старшая голова.
— И мир во всем мире, — подтвердила средняя.
— А полетели, посмотрим? — завелась младшая.
Средний и Старший обреченно вздохнули: опять этот духарной засранец обламывает их общему телу сеанс солнечных ванн. Конечно, можно принимать ванны и во время полета, но только с одной стороны. Старшие головы обозрели бледное пластинчатое брюхо и вяло кивнули: полетели, что с тобой поделаешь, мелкий. В конце концов чем пожар хуже сезонной ярмарки? Ничем не хуже. И к тому же сюрприз.
— Вот если бы я использовал свои связи… или свою силу убеждения… или то и другое разом… — самозабвенно болтал Младший, пока дракон неспешно набирал высоту, — крестьяне бы жили мирно, вопросы решали полюбовно, никакой резни в демисезонье. Скукота! — И младшая голова шкодливо захихикала.
Старшая и средняя только переглянулись. У них не было даже надежды, дарованной людям — на то, что инфантильный придурок со временем вырастет. Младший был их неотъемлемый придурок, вечная молодость в автономном виде. И ведь не высечешь сам себя за глупость, словно унтер-офицерская вдова. Приходится терпеть. Или отвлекать на всякие зрелища-лакомства-игрушки, чтобы не вздумал дурью маяться: природу поправлять, мир спасать или народы пасти. Не драконье это дело — и бесполезное вдобавок. Если миру или народу пора в тартарары, он себе дорогу проторит, сколько драконы его ни вразумляй.
— И где он был, наш Младшенький, когда мы в четыре глаза читали хроники древности? — проворчала средняя голова. — Ах точно, спал на груде свитков, пуская слюни. Двоечник.
Младшая голова в ответ только дымом фыркнула: не порть кайф, дедуля!
Деревня была чудо как хороша — до того хороша, что уж и не разберешь, Виллариба то или Виллабаджо: черные остовы амбаров, обугленная секвойя церковной колокольни, развешанные, будто хомуты на просушку, по балкам собственных домов староста, десятник и старшина, радостно-взбудораженные изнасилованные женщины репродуктивного возраста и их мужчины, хмуро вступающие в ряды народного ополчения.
Трехголовый аккуратно угобзился на коньке церковной крыши, почти не тронутой огнем, и принялся наблюдать. Он мог оставаться незамеченным целую вечность — мог бы, кабы не младшая голова. У нее, видать, настроение было столь же приподнятое, как у деревенских цыпочек, потоптанных чужими петухами: не каждый день такое развлечение! Вот Младший и свесил морду чуть не до земли, прислушиваясь и принюхиваясь. Хотя никакой физической необходимости в ближнем контакте не было: слух и чутье дракона позволяли разобрать каждое слово и каждый запах с километровой высоты, а не то что с храмовой кровли. Тоже мне кафедральный собор от слова «драть».
Естественно, какая-то востроглазая личность, пришедшая набраться впечатлений на месяцы, если не на годы вперед, заметила, что на церковной крыше появилась изрядных размеров горгулья, которой там отродясь не водилось.
— А-а-а-а-а, драко-о-о-он! — раскатилось по Залесью. И разумеется, свежесформированное ополчение немедленно схватилось за дреколье.
Отмахиваясь от летящих в него сельскохозяйственных инструментов, Трехголовый кружил над площадью — низко-низко, будто издевался или ждал чего. Младшая голова сконфуженно молчала, зато старшие пришли в дикий, монструозный азарт:
— Левее… правее… пли! — командовал Старший и Средний, у которого было особенно хорошо с меткостью, прицельно плевал огнем по тылам (а если без эвфемизмов, то по задницам) метателей.
— В Виллабаджо! За подмогой! — додумался какой-то поистине государственный ум. — Там есть лучник и большой лук. Пусть достанет гадину!
Подмога пришла, прямо скажем, нескоро. За многие часы, пока Трехголовый, поспорив сам с собой, успел ради научного эксперимента поджечь несколько пепелищ, где на первый взгляд все уже догорело, вскипятить воду во всех колодцах для профилактики холеры, искусать за крупы трех коров, забредших на уцелевшее поле озимых — за это время дракон бы успел устроить барбекю из всех оставшихся жителей Вилларибы (зато выяснил, что за деревня пострадала… на сей раз).
И все-таки соседи не подвели. Пришли сами и лучника притащили, хоть обладатель длинного лука уже и шел с трудом — из-за праздничного стола извлекли сердечного. Опустив голову и мотая ею в такт шагам земляков, надежа Виллабаджо выглядел не опасней водовозной клячи. Можно было расслабиться — можно, но не нужно. Лук пьяная скотина держала крепко и стрелу направила куда надо — прямо в сердце Трехголовому. Черная стрела с древком в два пальца толщиной взвыла волчицей и вошла дракону в грудь, в едва заметную щель между костяных пластин. Дракон издал пронзительный вопль на три голоса и, кренясь, точно подбитый мессершмитт, из последних сил рванул в сторону Немой глухомани. Там и рухнул, проклятая тварь — издыхать в сердце болот, один-одинешенек, как жил.
А первая красавица Вилларибы подошла к протрезвевшему от изумления лучнику, взяла его натруженной крестьянской рученькой за небритое лицо и подарила герою прилюдный поцелуй, намекающий на приватное продолжение.
В тот вечер ни в Вилларибе, ни в Виллабаждо никто и не думал мыть посуду. Обе деревни были заняты широкомасштабным примирением и пересказом местных легенд о самой страшной нечисти, когда-либо посещавшей Залесье. Пока рассказчики усердно пугали односельчан, лучник с первой красавицей ухитрились обрушить на себя последний овин в деревне и обменяться клятвами насчет свадьбы по осени. Если, конечно, до того времени их земляки не затеют новую многовековую вражду, выясняя, чьи свиньи жирнее.
Тем временем Трехголовый лежал, жмурясь, во дворе дома Нативиды, возле разожженного им костра, на котором запекался им же пойманный кабан. Нати деловито чистила стрелу — новый экспонат для ее коллекции снарядов, извлеченных из драконьей шкуры — и ворчала:
— Всё не успокоишься никак, дурила? А если кто узнает, что у тебя чешуя трехслойная? А если бы в глаз попали? А если…
— А если в рот, а если в жопу, — хихикнул Младший. — Зато как классно Залесье объединилось! Эти лохи сразу позабыли, из-за чего враждовали! Кстати, ты не в курсе, из-за чего?
— Я не настолько старая, чтоб такие вещи помнить! — отвесила младшей голове подзатыльника лесная ведьма. И тут же зашипела, тряся отбитой рукой. — Слушай, у тебя есть хоть одно слабое место?
— Есть, — усмехнулся дракон. — Но я тебе про него не скажу.
Ведьма понимающе кивнула: кто ж выдает про себя Самую Главную Тайну? А Трехголовый, умостив все три головы вокруг костра, глядел в огонь и думал, что самая надежная тайна — та, которая на виду у всех. Залесцам простительно считать его жестокосердной огненномордой ящерицей, но уж Нативида-то могла бы догадаться: самое слабое место дракона — люди…
