После сказки о том, как Трехголовый Залесье объединил, похоже, чешуйчатый главгерой моих сказок кое-кому показался законченной няшкой. Между тем Трехголовый настолько не няшка, насколько это вообще возможно. Если он делает доброе дело, то либо по прихоти, либо из любопытства, получится ли у него повернуть события в другое русло. Ну и амбициозен он, чего греха таить. Это человек тщеславен, а драконы — амбициозны. Им подавай реальные достижения, все человечьи рейтинги-индексации-соцкапы драконьей породе тьфу и растереть.
Драконы, в отличие от людей, остро чувствуют течение времени. Люди могут искренне верить или умело убеждать себя, что их эпоха продлится вечность. Вечность просуществует их система ценностей, их род, их вера, их госдеп и госсекретарь. Словом, на их жизнь привычных условий хватит. А драконы точно знают: нифига не хватит. Уже очень скоро, максимум через полвека, все переменится так, что не будешь знать, на каком свете живешь. Ну а через два таких срока все будет с точностью до наоборот, молись хоть богам в храме, хоть пням в лесу.
Поэтому Трехголовый, взяв на вооружение заповедь человеческих солдат «Не спеши выполнять — отменят!», делал только то, что сам хотел, какие бы высшие силы его ни подгоняли. На данный момент дракон хотел думать о том, насколько он стар.
Временами на Трехголового находило ощущение, что все вокруг младше его — и даже человеческие старцы смотрят на него глазами драконьих младенцев. Он помнил вещи, в существование которых не желали верить ученые, но о которых матери рассказывали детям, чтобы те поели, поспали, покакали. Последнее дети делали особенно охотно, если матери рассказывали об этих вещах ПОДРОБНО. Трехголовый не понимал, что такого страшного в оживших деревьях, пялящихся на путников, или в полупрозрачных девицах, водящих хоровод на заветных полянах. А Деву Озера считал просто курицей. Всё бы ей с человеческими щенками возиться, таскать их над водой туда-сюда, оглашая окрестности озера бесконечными нудными «а-а-а, а-а-а, а-а-а». Тоже мне магические песнопения. Эдак и он, Трехголовый, споет. Особенно если ему нальют чего покрепче.
А налить уже пора было. Потому что трезвый дракон в компании энтов — это бомба замедленного действия. Или огнемет с таймером.
Конечно, люди не сахар ни на вкус, ни на прочие, гм, качества. Но их по крайней мере оправдывает краткосрочность существования и происходящая отсюда недальновидность. А фэйри? Фэйри чем оправдать? Особенно тех, кому сотни лет — а они по-прежнему бревно бревном. И никогда не превратятся даже в Буратино.
Но только этот старый пень среди присутствующих оказался старше Трехголового. А еще только он сумел, подобно Трехголовому, запугать всю округу, особо не злодействуя, одним фактом своего существования. От уважения к столь выдающимся достижениям их усадили рядом — по принципу «Уж вам-то, страхолюдинам, найдется, о чем поговорить»!
И о чем говорить двум ископаемым на торжественном обеде? Устроенном, заметим, сам себе сказал Трехголовый, в честь Литы, о которой фэйри ни сном ни духом, пока Литу не выдумали люди, с их нелепой привычкой каждую пару месяцев праздновать изменение светового дня. Ёоообти, дни стали длиннее (короче), погода жарче (холодней), созрели ягоды (грибы) и корова отелилась (сосед запил)! Каждый раз такой восторг рождается в людских сердцах: надо же, шар раскаленного газа, вокруг которого летает наш космический мусор, всё еще никуда не делся! — что люди едят, едят, едят. Могут также выпить, попрыгать через костер и потрахаться — те, кто выпил ровно столько, чтобы прыгнуть ЧЕРЕЗ костер, а не В.
Зачем уподобляться этим поденкам, которым за всю жизнь и полтысячи раз не удастся нажраться на Бельтейн, Литу, Самайн и Йоль, дракон не понимал. Тем более, что в отличие от человеческих условий общепита, на болотах пир не больно-то спроворишь. Тем более, что некоторые жесткие веганы, одержимые идеей пожарной безопасности, готовы составить меню из одних травок, даже не подсушенных, чтобы их вкурить можно было. Тем более, что самозваные знатоки магических приличий радостно рассаживают гостей по старшинству. И в результате вместо того, чтобы с самого начала отрываться в компании симпатичных ведьм и молодых леших, Трехголовый всю официальную часть проводил с энтами.
Помни свой почтенный возраст, ящерица. А помнить свой возраст значит сидеть среди самой почтенной нечисти и слушать ее поучения. Неважно, три года тебе, тридцать или триста — живые бревна ничего другого не умеют, только поучать. Они для этого рождаются и целиком под эту цель заточены: скрипучий голос, тормозное мышление, склероз и глухота. Вкупе с особой, старческой кокетливостью.
— В мои молодые годы… когда я был молодой… во времена моей молодости… — то и дело поминает энт, очевидно, дожидаясь момента, когда же, наконец, эта чешуйчатая скотина произнесет приличествующее случаю: «А ты и сейчас ничего, прямо саженец!»
Забыл, видать, старый пень, о великой драконьей лени. И проницательности.
Трехголовый знает: скажи собеседнику приятное и он придет за добавкой. Презирая здравый смысл, подсказывающий: в тех словах не было ни слова правды. Исключительно желание обойти по широкой дуге конфликт, который разразится, если ответить правду. Или не ответить ничего. Так поступают люди и нелюди, фэйри и нежить, черти и ангелы: похвали и мы придем снова. Куда? На Драконий утес, куда ведет лишь Последняя тропа? За каким, извините, хреном? — хочется спросить Трехголовому. Вот, например, этой трухлявой колоде, поросшей опятами — ей мои комплименты зачем?
— Каждый раз, когда ты грубишь старшим, человеческий бог убивает котеночка, — хихикая, шепчет младшая голова на ухо старшей. Старший ржет, будоража чинную тишину на своей стороне стола, будто хулиган-двоечник на задней парте.
— Чего, чего? — лезет Средний, которому тоже интересно. Услышав шутку Младшего, морщит нос: — Это боян!
— Где Боян? — вскидывается энт. — Где этот наглый врун? Я его в смоле искупаю и в задницу цветущий папоротник вставлю!
Ого. А у старого бревна, похоже, еще вполне крепкое нутро. И оно горит от желания поймать внучка Велеса и законсервировать, словно тушу кабана перед хранением.
— За что ж вы его так, уважаемый? — любопытствует дракон. И получает длиннейшую историю о том, как некогда придворный жополиз по имени Боян все наврал в хвалительной песне о победе очередного князя над не вовремя пробудившимся энтом. Которого к тому же в песне обозвали кикиморой. Подумать только, его, мужскую особь дуба, назвали кикиморой!
Дракон только головами качает: кто сказал, что магические и немагические расы отличаются друг от друга… хоть чем-то? Обида на частушку, не дошедшую до нашего времени — это так по-человечески! А может, таков способ напомнить себе, что ты еще жив, что тебе еще не все… деревянно? И чем бы старый пень ни продолжал вечер воспоминаний — угрозами в адрес давно умершего и истлевшего Бояна или скрежетом на тему «Раньше все было лучше», Трехголовый согласится: раньше все было, но со временем иссякло. Будь он помоложе и понаивней, попытался бы утешить энта пророчеством: и это вернется. Ибо всё всегда возвращается. Увы, возвращенца нипочем не узнают, потому что вернется он другим, в новом прикиде и на новом средстве передвижения. Хотя ни люди, ни нелюди не признают хорошо забытую старину, стоит той напялить новомодные шмотки.
С противоположного конца стола раздался визг ущипнутой лешим феечки — там, похоже, Нати и ее подружки организовали магическую переработку закусочных трав. Парочка кентавров деловито топтала ганджу, а первые попробовавшие продукт так же деловито танцевали стриптиз. Притом, что из вещей на лесной нечисти были в основном набедренные повязки и потыренные у людей амулеты.
Трехголовый с тоской проводил глазами чей-то аппетитный зад, покачивающийся над столом в ритме локального землетрясения. Волшебные настои захлестывали посуду небольшим паводком. Дракона потянуло на тот край стола со страшной силой.
— Зачем вы, девушки, — энт вдруг отвлекся от своего внутреннего срача с Бояном, — красивых любите? Непостоянная у них любовь!
— И это ее главное достоинство, — кивнул Старший. — Иэххх, пастарани-и-ись!
Расправив крылья, дракон выпростался из чертовски неудобного кресла в стиле эльф-деко, пронесся над самыми тарелками и грузно плюхнулся рядом с обкуренными в нимфу болотницами:
— А вот и я, девочки! Вы мне рады? — и исчез, погребенный под лавиной себя не помнящих зеленых тел.
Энт проследил глазами драконьи безобразия и презрительно хмыкнул. Ну конечно, молодо-зелено-болотно. С годами это глупое пресмыкающееся научится ценить беседу с мудрыми умами. А сейчас ему лишь бы чарку налить да козла подоить. Сопляк.
Самому устрашающему энту Вековечного леса не раз, не два и не десять объясняли, что дракон ему ровесник и, кажется, не сопляк, а, если уж так благоугодно, соплячка. Но энт все равно забывал, выпадая из реального времени в свое собственное, в котором он, молодой и насквозь дубовый, гонял ветками ошалевшего от ужаса скальда, приговаривая:
— Будешь напраслину про меня петь? Будешь?
А Боян, прикрываясь гуслями, тоненько верещал:
— Ой, не буду, дяденька, не буду!
И это было совершенно правильно, прекрасно и убедительно.
