Возникла мысль перепостить некоторые свои рассказы про дракона (драконицу) Трехголового. Настолько давние, что их уже можно считать чем-то новым, весенним. Про весну, про любовь… Пусть и несколько специфическую.
* * *
Весну Трехголовый особенно любил. Весной дороги развозило, весной мели самые злые метели, весной погода менялась каждый час и жалкие метеочувствительные отродья человеческие приходили в такую негодность, что забывали даже о принесении жертв злому чудовищу. Поэтому весной старый дракон никого к себе не ждал, валялся, точно щенок, брюхом кверху и считал ворон. Небо было мартовское, высокое — крылом не достать, вороны совсем одурели, срываясь в синеву, окрестные деревни третью неделю косил грипп… Хорошо!
И тут по Последней тропе зацокали копыта. Копыта! Там, где и на брюхе-то не проползешь, пока не стаял последний мартовский лед. Трехголовый подобрался: не такой он был дурак, чтобы убеждать себя — это рыцарь, всего лишь рыцарь, очередная несвежая консерва к драконьему столу! К логову приближалось нечто невиданное. И Трехголовый всеми своими головами задумался, что бы это могло быть. А когда оно, матерясь сквозь зубы на неведомом языке (ну и что, не всем же драконам быть полиглотами? но уж мат от не-мата Трехголовый отличал и во сне), выползло на бровку — Трехголовый присвистнул в три глотки и лишь в последний миг успел проконтролировать выхлоп, дабы свист не вышел посетителю боком. Жареным боком кентавра.
Перед Трехголовым возник самодовольный тип на четырех полированных копытах, с холеной шевелюрой до пояса, в модных напульсничках, наспиннике, пояске и прочей упряжи, названия которой дракон не помнил, а вернее, не знал никогда. В руках у коне-метросексуала блестела парочка отменно начищенных ножей. Примерно такими же Трехголовый чистил под ногтями, ковырял в зубах и стесывал старую, потрескавшуюся чешую. Но кентавр размахивал этими косметическими пилочками так, словно собирался сделать дракону педикюр — насильно.
— О да, детка! — простонал Трехглавый старшей головой и зазывно пошевелил пальцами нижней пары ног (а ведь были еще две пары — средняя и верхняя, и всё ноги, без рук, так уж драконы устроены). Кентавр, глядя на отросшие когти самой мощной, самой недосягаемой пары лап, опасливо попятился. — Ну куда же ты? Взялся за гуж, не говори, что стилист! Ты ведь не стилист?
— Лесные боги, пусть он окажется стилистом! — взвыл Средний, оттесняя Старшего. — Дорогой мой, уважаемый, не могли бы вы постричь вот этого долбака, этого охламона, этого, не постыжусь сказать, стимпанка?
И средняя голова ловко ухватила младшую зубами за шею, потащила в направлении кентавра, но вскоре отпустила и принялась отплевываться. Младшая голова самодовольно встряхнула семью тысячами дреддов, оканчивающихся медными кольцами. Недавно Младшему удалось договориться с присланной в жертву девицей, чтобы та в обмен на сохраненную жизнь заплела буйную гриву Младшенького в модную прическу, производящую как можно больше шума. Рукоделица свою часть сделки исполнила идеально. С тех пор Средний не знал ни минуты покоя: младшая голова изводила его, погромыхивая над ухом в самые неожиданные моменты, разрушая самые сладкие сны, самые глубокие раздумья, самые хрупкие мечты. Младший и раньше был пакостником, но с дреддами совсем обнаглел. Как будто в него вселился сам растаманский Джа.
Сейчас этот стихийный растафарианец гнусно хихикал, наблюдая за страданиями средней головы. А старшей оставалось лишь пристыженно улыбнуться кентавру:
— Я так понимаю, вы не стилист и не маникюрщик? Вам что-то нужно, молодой челове… э-э-э… жеребе… господин?
— Мое имя Ржевский! — гордо сообщил молодой господин на четырех копытах.
— Да что вы говорите? — встрепенулся Младший. — И в честь кого же вас так назвали?
— Да уж не мамы! — оскорбленно вылупился кентавр.
— Ну отчего же, — деликатно прокашлялся Средний. — Вот я слышал анекдот один. Вообразите себе, групповуха, куча копошащихся тел. Из этой кучи выползает поручик Ржевский и говорит: «Господа, давайте же наконец определимся, а то я уже у двоих отсосал».
— Старо, это старо! — возмутился Старший. — Вечно ты вспоминаешь анекдоты с бородой! Ты еще про члена суда расскажи!
— Или про любовь с первого взгляда, — подхватил Младший.
— А что за анекдот про любовь с первого взгляда? — неожиданно заинтересовался кентавр по имени Ржевский.
— Изумительная штука! И так экономит время! — хором произнесли младшая и старшая голова, а средняя расхохоталась.
— Вот и я так думаю, — с энтузиазмом закивал гость. — Скажи, я тебе нравлюсь?
— Йэп! — в ужасе икнул Трехголовый. Весь икнул, в полном составе.
— Мальчик… — осторожно поинтересовался Старший. — Мальчик, ты хорошо подумал? Тебе не рановато умирать?
— Ну-ну! — угрожающе произнес кентавр. — В деревне один колдун открыл мне твою тайну!
— Не нукай, не запряг, — лениво закряхтела старшая голова, выдвигаясь вперед на мощной морщинистой шее.
Ржевский присел на всех своих копытах.
— Это которую тайну? — азартно влез Младший. — Про возраст? Так это не тайна! А еще есть про ПМС, климакс и недотрах…
— Про них! — возопил Ржевский, нервно подскакивая. — Он сказал, что ты… что ты…
— Ну?!! — рявкнули все три головы.
— ЖЕНЩИНА!!! — рявкнул в ответ обличитель.
Головы только переглянулись.
— И шо, ты думал, мы не в курсе? — лениво поинтересовался Трехголовый.
— Но ты скрываешь? — напористо спросил кентавр, стараясь поймать взгляд… хотя бы один из трех.
— Чего? — опешил дракон.
— Пол! Гендер! И ПМС! — не сдавался Ржевский.
— Их скроешь, пожалуй, — проворчала средняя голова. — Малыш, никто не спрашивает у драконов, какого они пола. Их спрашивают, что они едят. А главное, сколько.
— Тебе же нужен мужчина… самец! — упорствовал кентавр.
— Ты, что ли, тут самец? — поднял бровь Старший.
— Ну да!
— Хм. И что, ты готов решить мои проблемы? — давясь смехом, переспросила старшая голова.
Ржевский заметался. Смерил взглядом многометрового ящера, лениво свернувшегося кольцами на обледенелых камнях, как если бы то была самая мягкая на свете постель. Попытался навскидку оценить размер драконьего тулова, хвост, кажущийся бесконечным, и когти, оставляющие борозды в горной породе. Занервничал. Схватился за свои понтовые кинжальчики. Сообразил, что от кинжальчиков мало толку. Призадумался. Пригорюнился. И понял, наконец, что приходить не стоило.
Трехголовый наблюдал за этими метаморфозами мысли, делая вид, что все его внимание всецело поглощено вороньем. Наконец, потянулся и прихватил кентавра поперек того торса, который оказался ближе. Затрещали ребра. Дракон потянул носом и поморщился — кажется, лошадиная составляющая кентавра не утерпела и выразила свои опасения типичным для лошадей способом. Сказать, что настроение у Трехголового испортилось, значит ничего не сказать. Конечно, ему была не внове подобная реакция жертв, но хотя бы до мая можно не портить экологию драконова житья-бытья? Трехголовый вздохнул. Заниматься расчисткой снега не хотелось, ждать, когда весна покажет, где кентавр чувства излил — тем более. А больше всего не хотелось знать, что там себе еще навоображал господин Ржевский-Копытный, придумывая, как ему справиться со злобным, опасным ящером. Настолько злобным и опасным, что тот и со скалы-то не сходил, по крайней мере вниз, к людям. Ну а что он творит в поднебесье, Трехголовый твердо считал своим личным делом.
Во всяком случае, драконьи брачные ритуалы, проводимые между тропосферой и стратосферой, никого из наземных существ не касались. И рассказывать о них первому — да даже сотому — встречному Трехголовый не собирался.
Между тем замечал он, замечал: люди (и не совсем люди) вечно носятся с идеями насчет того, чем именно заполняют свою жизнь драконы. Не иначе, поверили: их жертвы Трехголовому жизненно необходимы. Он без их, людей и почти-людей сообщества, прямо-таки не существует. Сидит в своем жутком логове и знай прислушивается, не идет ли кто. И поскольку жители окрестных деревень регулярно отдают дракону на съедение лучших парней и девушек, а теперь еще и кентавров, то игого и огого! Отныне они вправе требовать внимания к себе со стороны прожорливой ящерицы, задавать глубоко личные вопросы и лезть в глубоко личное пространство. Вот только Трехголовый впускать их в свою жизнь не собирался. Таков уж он был, невнимательный и неблагодарный. Дракон.
— Знаешь, Ржевский, — прищурился Старший, — зачем тебе четыре ноги?
Кентавр уже почти не дышал, представляя себе, как дракон готовит себе рагу по-румынски, из конского филея.
— Чтобы ходить! — назидательно выдохнула старшая голова аккуратную струйку огня. — Вот и ходи отсюда. Рысью!
Ржевский и сам не понял, как оказался на полпути в деревню.
— Эй, пони! — захохотал где-то высоко вверху Трехголовый. — Скажи своим, чтобы таких мелких больше не присылали! Я дама корпулентная! А проще говоря, тол-сту-ха!
Кентавр не ответил, споро меся копытами ноздреватый мартовский снег.
— Ну вот обязательно было… — проворчал Средний, когда младшая голова со своими откровениями заткнулась.
— Обязательно! — отрезал Младший. — Может, на какое-то время отвяжутся. Кентавров, блядь, уже подсылают. Кто следующие? Ёжики? Эдак мы скоро до мышей дотрахаемся.
Старшая голова вздохнула: а ведь не скажет внизу, как все прошло, гаденыш. Еще и сказочку сочинит, что от одного его вида ящерица замлела и предложила красавцу-жеребцу руку, сердце, три рта и задницу. Вот так и рождаются голливудские сюжеты. Трехголовый поморщился и пустил тройную струю огня на то место, где еще оставались следы пребывания Ржевского-Копытного, санируя свое личное драконье пространство.
