Чертов меч, новая повесть Максима Далина, фактически спровоцирована нашими беседами о попаданческой литературе. Каюсь, такого рода посты и беседы у меня неизменно начинают клониться к психологической игре «Какой ужас!», хоть я и пытаюсь из последних сил разобраться, что и как в этой системе устроено и какова динамика развития по области. Увы, из хладнокровного исследования время от времени выносит на волне паники: что ж они творят, суки?! А главное, так и тянет записать весь жанр попаданческой литературы в отстой и закрыть тему. Притом, что перемещение героя из привычной среды в непривычную или вовсе в невозможную — распространенный сюжетный ход, на котором держатся все приключенческие жанры. История адаптации персонажа с нуля в тех условиях, в которых он не должен был выжить — это вся литература романтизма. Проникновение тонкого мира в мир материальный — мистицизм как он есть. Словом, приемы более чем апробированные.
Но не Аллочкой Дрякиной. Кто такая Аллочка Дрякина?
Аллочка Дрякина, главная героиня «Чертова меча», писалка фэнтезийных опусов, розовостразиковый пустоголовый монстр, начиналась как тупая курица, продолжалась как тупая курица, действовала как тупая курица — а потом в ней проснулось человеческое. Но не вдруг, совсем не вдруг. Впрочем, пойдем логическим путем! — Пойдем вместе. (с) Одно предложение: рецензия все-таки не анонс, содержит спойлеры. Так что прочтите повесть, прежде чем читать ее разбор. Она небольшая, но хорошая.
Повесть Максима Далина — своего рода задача на выживание. На выживание смысла и художественной ценности в болоте штампов. Увиденных не как штампы, а как обычные условия, в которые, чем черт с мечом не шутит, может попасть и честный человек, не говоря уж об МТА, туда ему и дорога. Макс вообще великий мастер ставить себе трудные задачи вроде написания полноценной вещи, опираясь на осмеянные критиками штампы.
Мир, описанный Максом, существует в нескольких плоскостях равно ярко и объемно, не превращаясь в торопливую прелюдию к основному читательскому щастью — мерисьевым победам в иномирье. И существование адски бюрократизированных чертей в преисподней, и гульба Аллочки Дрякиной в теплой фанатской компании, и жизнь деревни Погорелки близ проезжего тракта — ничто не превращается в картонную декорацию, для всего находится слово, раскрывающее суть. В отличие от пресловутых МТА, Далин знает: вовсе незачем вываливать на голову читателю краткий курс лекций по мироустройству, чтобы вселенная заиграла всеми красками. Достаточно нескольких слов, чтобы понять, как и что тут устроено, как тут люди и нелюди живут.
Вот вам черт — а через его подобие души и весь ад, как на ладони, гигантская контора по утилизации душ.
Автор даже подозревает, что чёрт, насколько это возможно для нечистого духа, любил человеческую литературу. Во всяком случае, муки её врагов доставляли чёрту больше удовлетворения и радости, чем муки врагов человеческих – и даже Божьих.
После «Ночи перед Рождеством» к русской литературе чёрт особенно благоволил. Он тайком хранил первое издание «Вечеров…», как бесталанный художник-неудачник тайно хранит гениальную карикатуру на себя, сделанную мастером от широты души и весёлости нрава. Чёрта восхищала снисходительность Гоголя к маленькому человеку – и маленькому чёрту заодно – как слегка оскорбляла высокая булгаковская гордыня. «Писать Самого с фаворитами – это конечно, это да, никто и не спорит, — думал чёрт, — но ты вот на безымянных обрати внимание! На тружеников из глубинки! Всё ушло… Серебряный век уже не был на это способен…»
Вот вам Аллочка — сорока-ворона, дурочка-шутиха, смешная, жалкая, но живая, розовенькая со стразами частица нашей с вами реальности.
Аллочка с парочкой подружек возвращалась с вечеринки в тёплом, можно даже сказать, фанатском кругу. Было очень весело. Рассматривались потенциальные иллюстрации к новой, ещё не изданной книге, сделанные в Фотошопе из фотографий самых сексапильных актёров мира, примерялся блондинистый с золотом парик – и это всё запивалось сперва мартини, а потом, когда мартини закончился – обычным пивом из ларька во дворе.
И вот теперь, возвращаясь домой, Аллочка почувствовала, что, не уединившись по дороге, до дома не дойдёт. Выпитое давало о себе знать.
Аллочка полезла через пустырь в заброшенное здание. Путешествие оказалось непростым: Аллочка была одета не для походов по пересечённой местности, а в том ультрасовременном стиле, который светлой памяти бабушка автора называла «сорока-ворона».
Вот вам горе горькое, счастливый староста деревни Погорелки, раз за разом восстающей из пепла, как феникс.
Трёх сыновей старосты Эдхорта забрали в солдаты во время войны с гоблинами; домой вернулся только младший, без ноги, с вечно серьёзным напряжённым лицом. Помогать отцу и матери в поле калека не мог, но, как оказалось, научился отменно шорничать и целыми днями мастерил из обрезков кожи, сидя на крыльце и прислонив костыль к резному столбу за своей спиной. Старшую дочь старосты взяли служить в графские покои. Из особой милости граф выдал её замуж за виночерпия. Через четыре месяца после свадьбы у неё родились близнецы с остренькими, бледными, аристократическими мордашками; в деревне старосте очень завидовали – у его внуков был отец, в церкви венчанный. Правда, младшую дочь Эдхотра проезжавшие по тракту и остановившиеся на постоялом дворе важные господа поймали, когда она шла с поля, притащили в трактир и заставили целую ночь пить с ними вино и петь песни; младшая должна была родить вот-вот, и случая выдать её замуж не предвиделось. Но в общем, старосте более или менее повезло с детьми.
На бедность староста тоже не жаловался. Его дом ни разу не горел, даже когда передовой отряд гоблинов верхом на своих рыжих козлах пронёсся по тракту, рассыпая зажигательные стрелы куда придётся. От голода в засуху померла только тёща Эдхорта, которой, положа руку на сердце, туда была и дорога. В давнишнюю холеру вообще протянул ноги один безымянный младенец, которого уже задним числом назвали Януаром и которому, по большому счёту, повезло оставить юдоль скорбей безгрешным. В общем, староста, человек бывалый и практический, считал себя везунчиком, угодным Богу и всем святым, и не очень-то верил в страшные мистические напасти.
Несколько абзацев, объясняющих вполне достаточно, чтобы представить себе и место действия, и атмосферу. И начать рассказ.
В начале всего был черт, возлюбивший слово. Причем не божеское, а человеческое. Из этой любви родился не мир, но меч. И тоже на удивление живой, хоть и железный.
Меч, конечно, был говорящий. И придумал его чёрт.
Не Дьявол, Сатана, Люцифер – или как его ещё красиво зовут, владыку преисподней, отца лжи и повелителя мух, которого рисуют то в виде нагого красавчика в железной короне, то в виде рогатого кошмара, вмёрзшего в адский лёд в самом последнем, Иудином кругу. Такой создатель сделал бы мечу честь, но уж ему-то есть чем заняться, кроме подобной ерунды.
Нет. Говорящий меч придумал обычный рядовой чёрт, последняя буква адской азбуки, ходячая хохма с поросячьим рыльцем, гоголевский персонаж, офисный планктон преисподней без карьерных претензий.
[…]
Вот всем этим чёрт и раздувал мехи, пока выковывал на адском огне клинок из болезненных амбиций, тщеславия, гордыни, презрения к людям, иногда переходящего в маленькую ненависть, их будничного хамства и страстной жажды секса и денег – больше денег, чем секса.
Естественно, такая коварная вещь не могла не опутать своими чарами и не обмануть хотя бы одного Избранного. Мнимо Избранного, а попросту выбранного для использования втемную, для покорения адом живых миров — как последний триггер, как взмах бабочкиного крыла, вызывающий ураганы. Аллочка и попалась — как ей было не попасться? И сразу защемило сердце — пропадет девка, ой пропадет! Хотя, казалось бы, с чего эту Дрякину жалеть, бросовый материал, тухлая душонка. Однако жалость рождается в сердце, минуя разум и техничные расчеты, кто тут какой материал. А замечание местного священника:
Если оставить её на улице – пропадёт без пользы… — раскрывает всю печальность и аллочкиного положения, и окружающей ее действительности: в этой вселенной можно пропасть с пользой, а можно без пользы, вот и вся разница судеб здешних обитателей.
В хорошее же место чертов меч затащил девчонку. И вот она тут, безродная, безъязыкая, безбашенная, сдуру попросившая себе «красоту», как у аниме-персонажа, то есть по нормальным человеческим меркам — страшилище из паноптикума, способное лишь глупо ржать в ответ на нормальную речь. Зашибись, какая мерисья. Но именно такой она и была бы, современная дуреха в средневековой деревне, измученной войной, мором и аристократами. Никому не нужная, отданная на милость первому встречному. Все, думает читатель, канун да ладан. Бедная девочка.
И тут Максим Далин ухитряется вывернуть ситуацию к лучшему, ничуть не обеляя темный средневековый люд — просто давая ему возможность чуть шире приоткрыть свои заскорузлые души. Сперва им — а потом и Аллочке. Которую, замечу, сама преисподняя выбрала своим орудием и оружием — за никчемность. Между тем человеческая душа, даже пустыми амбициями траченая, так легко в мусор не превращается. Собственно, повесть «Чертов меч» вся о том, как душа живая сопротивляется превращению в Избранное дерьмо. Аллочке было преподнесено на блюдечке искушение, какому мерисьи у МТА отродясь не противостояли, а наоборот, трескали за обе щеки и приговаривали: вкуснятина, дайте два! Темная дама, уничтожающая беззащитных своей сверхсилой, растящая редкие сорта роз из трупов своих жертв, играющая в людей, эльфов, гоблинов как в куклы — по меркам любительниц мерисьи, готичнейший образ, не образ, а нямотка.
По идее, всякая так себе Аллочка, ничем особенно не примечательная, должна вцепиться в предложение адских сил, ломая ногти. Более того, она должна не понимать, что это искушение, она должна срочно забить на всякое понятие о добре и зле, потому что вот они, непреложные ценности МТА — любовь, власть и месть! Руку протяни — и будет у тебя столько любви-власти-мести, что хоть залейся. Попробуй отказать во имя какой-то хренотени типа целого мира, полного серых, тупых, быдловатых людишек. Которые к тому же смеялись над тобой, да-да!
Ад умеет разговаривать с детьми человеческими. И находит в детях самые безотказные кнопки. И разговаривает в наши дни в полный голос, ничего и никого не стесняясь. Притом, что дети — существа жестокие. Поэтому ребенок, которому станет страшно при мысли о том, какой кровью будут оплачены его игрушки, объективно редкость. И написать его таким настоящим — это надо уметь любить и надеяться. И через дурацкие амбиции видеть не пропащую (пока) человеческую суть. Что довольно трудно, говорю как писатель и мизантроп.
Словом, у меня бы героиня, вероятно, подарила преисподней новый филиал. И себя. И моря крови. А если опомнилась бы — то через целую вечность, пресытившись играми в любовь, власть, месть и прочие бебехи, любимые маленькими девочками…
