а может в том-то и дело
что твоё отношение ко мне
живое динамическое
а я как эта заторможенная страна
не заметила как стала
конченой
не заметила как ты перестал быть
моим лучшим другом
мне просто спокойно о тебе так думать
чтобы не думать вообще
заебали москали
лучше всех всё знают
учат жить
на протесты она пойдёт
да тебе одного удара дубинкой достаточно
просто поезжай в город
посмотри в окно
и напиши правду
своим левачкам-педерастам
открой подъезд
чтобы люди могли укрыться
и будет достаточно
твоего ёбаного вклада в революцию
Обиженная девочка вспоминает о разрушенном образе рая на земле:
мне пятнадцать
мы идём по грунтовой дороге
ты обрываешь с дерева
маленький белый цветок
и вставляешь мне в волосы
моё счастье наверное
несоразмерно поступку
но в тот миг мне и правда кажется
что ничего прекраснее нет
мне до сих пор кажется
что ничего прекраснее не было
и ты говоришь
как же тебе мало надо
а я не понимаю этих слов
Драма окончена, аплодисменты и рыдания прилагаются. Правда, по-прежнему непонятно, с чего вдруг такая бурная реакция. Из-за матерного слова, обозначающего половое сношение, его отглагольные и прилагательные? Так это подростковое. Чтобы всё было как у взрослых.
Сколько ни переворачивай стихотворение года, а оно все равно ученическое, неприметное. Можно взять стихи других добросовестных мастериц эпатажа, той же Васякиной, Рымбу, да и прочих «авторок», готовых на многое, лишь бы выделиться из общей массы — но ничем из нее не выделяющихся. Чтобы помочь дамам в их трудном деле саморекламы, нужен хайп, нужны войны критиков. Это и есть сила окололитературной трансгрессии, преодолевающей предел посредственности современного модного литератора. Автор, как верно заметил О. Демидов, многое сделала для выполнения главных условий «актуального произведения».
И пока Игорь Дуардович в возмущении выходит из жюри, Александр Переверзин, главред издательства «Воймега», пишет: «Кого-то в этом стихотворении смущает обсценная лексика. Я пробовал её заменить, без мата получается, что герой просто вяло поругивается на героиню». Только мне кажется, что герой и с матом вяло поругивается, ухитряясь между ругательствами вставлять ценные указания: героиня должна найти ему работу в Москве, с проживанием или без проживания? Когда ругаются бешено, указаний не дают и на помощь не рассчитывают.
Критики высказывают свою мысль так, что только запутывают читателя с его нехитрой логикой. Ольга Балла-Гертман подогревает «синдром поиска глубинного смысла» в читательской душе: «К чести Марии Малиновской […], ее стихотворение не политическая декларация. Оно не вопреки своей актуальности, но, напротив, как раз посредством ее существенно глубже. Оно вообще не о текущих исторических обстоятельствах, хотя говорит их языком». Спрашивается, отчего не писать политических деклараций такая честь для поэта? Или современные поэты настолько утомили всех своими манифестами, что можно с восторгом прочесть верлибр о разрыве несовершеннолетней девицы и мужчины вдвое ее старше (хотя разница в полтора десятка лет значима лишь когда тебе пятнадцать — «через сто лет нам будет поровну»)?
Вопросы, вопросы… Связанные, однако, не столько со стихотворением (о котором сам читатель высказывается без особого энтузиазма: «Форма истеричная, но форма точно соответствует содержанию, а не просто „девка психанула и надиктовала матерщину на телефон“»), сколько с силой продвижения посредственных и безыскусных авторов в премированные, модные и знаменитые. Прочти кто-нибудь данное стихотворение не в лонг-риде, а где-нибудь на Поэзии.ру — не уверена, что хоть строчка задержалась бы в голове критика-хэдхантера, ищущего, кого бы… трансгрессировать.
В этой разноголосице, пожалуй, лучше читать между строк, там, где критики помоложе и понаивнее выдают «профессиональные тайны». Устами младенца глаголет истина.
Молодой критик Евгений Никитин намекает на невротическую тягу к запретному наслаждению, но поневоле сбивается на процесс создания поэта из «психующей девки» (или парня): «Не величие отмечается премиями, а получение премий ведет по представлениям наших литераторов к величию. Поэтому и вызывает смесь благоговения с ненавистью». Это без экивоков переводится как «дай премию забору с написанным на нем неприличным словом — мы и ему позавидуем».
Но нельзя же младенческие откровения вот так запросто пускать в народ? Надо как-нибудь эдак извернуться, подводя базис под пользу от премирования заборов: «Потому что общая масса внимания, на которое может рассчитывать поэзия, очень невелика, и каждый грамм на вес золота. Это внимание важнее даже самих текстов».
Ах вон оно что! Оказывает, весь этот джаз затеян ради увеличения интереса публики к поэзии, абсолютно чуждой современному читателю. А ведь помнится время (даже мне), когда имена современных поэтов были на слуху, поэтические сборники читали, разделы поэзии в толстых журналах интересовали не только дам с камеями в кружевных жабо… Но, похоже, кровати двигать в вашем заведении, господа литераторы, давно бесполезно. Может, что-нибудь в поэзии подправить?
