Взять, например, упырский рассказ, по мнению аффтара, саамый что ни на есть толерантно-просветительский: «А под трусами у гиены выпирает огромный хер!
— Ах ты сраный трансвестит! — зарычала псина. — Приперлись тут однополые мудаки, детей развращают, насмехаются над честной тудящейся женщиной! Хером в бикини трясут!
— Это не хер, а клитор! Я горжусь своим клитором! — захохотала гиена».
Поверьте, дело не в том, что писево упырей непристойно и крутится вокруг того единственного места, которое интересует фикопишуще-шипперящих, уверенно идущих проторенным путем правила 34. Литературная эротика, исправно переходящая в антилитературное порно, встречается и у выдающихся авторов. Харуки Мураками, что ли, вручали премию Bad Sex in Fiction — «За плохое описание секса»? Но он точно попадал в шорт-лист премии в 2018 году.
Притом, что эта самая Bad Sex in Fiction касается и очень неплохих сцен, посвященных, гм, копуляции. В сравнении с тем, что на эту антипремию номинируется, барахло наших шиппероподобных боллитровок — голимый отстой. И не из-за темы извращений, а тем более не из-за «гетерастии» и ханжества настоящих критиков этого… тренда (которую критикам так любят приписывать и сами шиппероподобные, и их соратники, а точнее, подпевалы). А просто из-за отвратительности передачи процесса словами.
Зато писатели — настоящие, а не назначенные — бывают и насмешливы, и забавны, и даже романтичны, оказавшись вроде бы загнаны в угол этим самым «but how».
«А вскоре то, что поначалу казалось непреодолимым препятствием — разница в размерах, — превратилось в преимущество, что и позволило Молли присоединиться к Стиву в этом царстве мира и наслаждения. Как? Вообразите, что медленно скользите по длинным и скользким перилам языка, причем каждый вкусовой сосочек дразнит и щекочет все щелочки именно там, где нужно, — и вы поймете, как именно Молли в конечном итоге растеклась лужицей удовлетворения у него в том самом месте между шеей и плечом, которое так любят все женщины. (Только у Стива рука от этого не затекла.)»
Разница, если кому неясно, не в способах занятия сексом. Не в выборе партнера персонажами. Не в степени непристойности описанного момента. И уж тем паче не в сексуальных наклонностях автора (о которых ни критики, ни читатели ни черта не знают, что бы и те, и другие ни врали; к тому же и декларации авторские тоже могут быть всего лишь маркетинговым враньем). Разница в качестве текста (в существование каковой некоторые деписы и дочекритикессы не верят).
Разница в другом. В лексиконе. В интонациях. В стиле. В литературном слухе. Короче, в писательском таланте, который в наши дни принято приписывать, уж не обессудьте, любому золотарю, роющемуся в отвалах сетературы.
Продолжая рассказ о ящере и даме его рептильего сердца: нет, они не поженились и не начали плодить гибридов. Здесь автор оказался жестоким реалистом: у женщины и ящера нет будущего — даже в качестве друзей. История закончилась возвращением монстра в родную среду с печальной нотой расставания и разрыва. Очень трогательной, несмотря на то, что Мур безусловно сатирик-постмодернист. Он тоже любит взять какой-нибудь литературный штамп — и раздербанить в клочья, а из клочьев составить забавный коллаж. Любуйтесь и ужасайтесь.
Собственно, это и можно назвать настоящим постмодернизмом — умение освежить штамп и подарить ему новую, незнаемую жизнь. А рассказы про дефекацию, копрофилию и некрофагию — это, по моему мнению, не более чем умирание идеи. Ее смерть и разложение, обильно политое слюной восхвалитиков и литературоведов, пребывающих в запущенной, нелеченной гипомании под девизом «мыникаквсе».
