Так, например, внутренний мир офисного планктона, связанного с реалом канатом быта, ориентирован на набор бытовых подробностей. Быт очень важен для человека, которого мало интересует бытие. И Вера Полозкова охотно перечисляет приметы быта и списком причисляет их к поэтическому видению мира — не только для достоверности. Так поэт обслуживает свою ЦА, охотно откликающуюся на опись материальных благ. Получается своего рода поэтическое селфи в интерьере.
Если бы сутью поэзии не было многоглаголание на одни и те же темы, объявленные вечными, можно было бы сказать, что после прочтения примерно десятка стихотворений (и не только Полозковой, но большинства поэтов) остальное и читать незачем. Ничего нового в дальнейшем поэтическом потоке сознания не предвидится. Но среди задач поэзии нет поиска новых тем, мотивов, сюжетов. Она вся — поиск новых форм и стилей, поиск нового слова, которым очередное поэтическое направление говорит о старом, давно известном, хорошо знакомом, изрядно надоевшем.
Есть ли у Полозковой эти новые слова? Есть ли у ее поэзии свое лицо? Или ее «непоэмание-осточертение» пишется в русле творений других таких же поэтесс, так же утомленных бытом, так же не доросших до бытия?
Признаться, чем ближе к 2020-м, тем суше и техничней излагает проблемы страдающей чувствительной души поэтессы Вера Полозкова. Иногда шутит, иронизирует и попутно страдает — так же сухо и технично.
и я был чёрный плащ, а стал печальный поц,
которого бегут освистывать подростки.
какой-то жалкий тон, под носом мелкий пот-с,
полупустой пиджак и борода в известке:
законы бытия, они довольно жёстки.
живое мрёт-с.
А вы чего хотели? Два десятка лет плодотворных страданий на радость блогосфере — и не выгореть?
Так складывается судьба «имиджевого литератора» (того самого, чьи «грехи» перечисляет Быков, защищая «Верочку» от критиков-завистников). Однажды молодость, миловидность и здоровье закончатся — а это случится неизбежно — и что станется с поэтом? Ну а если закончится популярность? Великие поэты, чьи стихи пережили автора, порой не только миловидны, здоровы и популярны не были, но и совсем даже наоборот. Между тем Анна Ахматова, перестав быть молодой и эффектной светской львицей, не перестала быть поэтессой. Гонимый властями и отнюдь не миловидный Иосиф Бродский, ни болея, ни старея, поэтом быть не перестал. Артюр Рембо, потерявший здоровье, ногу, любовь и даже интерес к поэзии, остался в мировой литературе поэтом, а не красавчиком-геем-скандалистом. Примерам несть числа — поэтам и на Руси, и за ее пределами испокон веков нелегко жилось.
Что же за зверушка такая «имиджевый литератор», который перестает быть мастером слова из-за сокращения аудитории, уменьшения объемов «подписоты», потери полюбившегося публике имиджа и отсутствия удачных фотосетов в инстаграме? Можно ли с ним проделать то же, что со всеми творцами — например, провести разделение на творческие периоды какого-никакого, а творца? Голубой период, розовый период, патриотический период… Ведь рано или поздно у всех поэтов и поэток наступает патриотический период, будь они хоть голубые, хоть розовые.
Патриотизм (чаще, правда, русофобство — покровительство лиц определенной политической ориентации четко определяет таковую у протеже) очень помогает вернуть себе хоть часть недовольной всем подряд ЦА, когда юная дева с имиджем бунтарки превращается в многодетную матрону и пытается растить чад, умеренно бунтуя против общества и властей — так, чтобы за бунт по-прежнему платили. Но ругать за это именно Полозкову смешно. Она всего лишь делает то же, что и все.
Это ново? Так же ново,
Как фамилия Попова,
Как поэзы Полозковой,
Как чума и плач детей.
Поэты и поэтки современности страдают и мучаются вахтенным методом — только один сойдет с пьедестала модного мученика, как место немедля занимает сменщик. То и дело читаешь критические хвалы среднестатистическому литературному светочу — описателю «адища городов», шаману-страстотерпцу, жертве ужасных бытовых трудностей, преследующих творца в Этой Стране (как будто в другой стране ему с рождения уготовано сахарное каноэ, плывущее по молочным рекам с кисельными берегами).
Как задержаться на подиуме? — переживает поэт в наши дни. Как привлечь к себе мимолетное внимание публики? Умереть с шумом, как советует Вера Полозкова, видимо, Майклу Джексону в перепеве известнейшего гумилевского стихотворения («Лев Евгеньевич, я вашу бургундскую полечку перепёр на родной язык. — Воображаю!»)?
Милый Майкл, ты так светел; но безумие заразно.
Не щадит и тех немногих, что казались так мудры.
Ты велик, но редкий сможет удержаться от соблазна
Бросить радостный булыжник в начинателя игры.
Очень скоро твое слово ничего не будет весить;
Так, боюсь, бывает с каждой из прижизненных икон.
Ты ведь не перекричишь их; и тебя уже лет десять
Как должно не быть на свете.
Неприятно, но закон.
Оставим на литературной совести поэтессы Полозковой корявости и канцеляризмы вроде «редкий сможет», «радостный булыжник», «с каждой из прижизненных икон». В наши дни поэтам, усыновленным интернетом, трудно писать человеческим языком. Они как будто не слышат его, а только видят буквы на экране. Они не слышат, как ужасно звучат все эти «ведьнеперекричишьты», они не сознают ни сути, ни предназначения метафор, эпитетов и проч. Они в массе своей лишены литературного чутья и литературного слуха. О вкусе и говорить не приходится. Поэтому и не будем.
Поговорим о содержании. Легко давать советы суицидального плана всем, кроме себя — а тем паче поп-звездам, живущим взаймы. Уметь надо вот это всё — пересчитывать критические радостные булыжники, присуседиваться к звездам первой величины и причислять свои обидки к тем катастрофам, что убивают людей вроде Джексона. Можно сказать, удачный маркетинговый ход. Из каковых ходов нынче состоит большая часть творческого пути любого литератора. Мы, кажется, многое путаем последние лет двадцать-тридцать — литературный процесс с премиальным, творчество с имиджмейкерством, искусство с маркетингом… И получаем в результате творцов, чья зависимость от успеха превращает их в престидижитаторов. И не слишком умелых.
Напоследок, отвлекшись от творчества Веры Полозковой (чьи стихи мне все же не показались «своими собственными» — они так же, как критикессе Вежлян, кажутся мне «синтезированными» из многажды читанного-перечитанного «стихотворного материала», причем не лучшего качества), спрошу: так ли хорошо для писателя пребывание на публике, взращивание творческой натуры в интернете, который, словно миксер, перемалывает в однородное безвкусное смузи плоды самого разного вкуса и предназначения? Сколько мы еще будем питаться этим литературным смузи, не находя в нем никакой пищи для размышления?
