Сама не заметила, как с последнего продолжения просвистело несколько месяцев — половина весны и лето. Ну пардон, что тут скажешь. Писать философские беседы дракона с человеком о человечестве — дело небыстрое и совершенно непонятно кому нужное. Все сказки о Трехголовом можно найти здесь. А это — девятая часть сказки «Драконы любят не только золото».
На чем мы остановились? Вот на этом моменте: «Остается только перенести образ простеца-фанатика на себя. Доктор тоже рвался к цели, не замечая, кого он теряет, кого приобретает… Он и имен-то их не помнил, хотя время от времени писал списки поручений и читал журналы наблюдений. Наверное, называл всех сотрудников одним именем, не видя разницы между фигурами в халатах, костюмах защиты, военной форме…
Нет, док не жалеет о своем отречении — оно было предопределено в те годы, когда будущий ведущий специалист по феноменам под стол пешком ходил и легко выбирал, с чем общаться, со скучными людьми или с чем-то несообразным, редко, но попадавшемся на детском пути. Но все-таки ощущение потери имеется. Небольшой такой потери целого человечества».
Вместе с сожалением док чувствует и облегчение. Пожалуй, хватит с него мелодрам. Он бы отдал все свои пять чувств, лишь бы человечество оставило его в покое. Доктор готов обойтись без себе подобных. О чем тут же и заявляет, вызвав у трех драконьих голов веселый смех. А вернее, оглушительный рев, отличающийся от гневного рыка перепадами тональности и короткими огневыми выдохами — наверное, драконьими аналогами человеческого хихиканья. Отсмеявшись, Трехголовый интересуется:
— А ты знаешь, с чего начинается отречение от себе подобных, док? Вижу, что не знаешь. Да и откуда тебе — при твоей-то научной занятости?
— Первая стадия — желание доказать всем, что они ошибались, что ты чего-то стоишь, знакома и ребенку. Все мы через нее прошли. А некоторые и до сих пор там! — И Средний одаряет Младшего многозначительным взглядом.
Доктор кивает: все. Нет ребенка, которому не хотелось бы доказать окружающим, что он существует, что он не игрушка, которую можно сломать и выбросить, и не грязь у них под ногами.
— Вторая стадия — презрительного равнодушия, под которым, как правило, все то же желание кому-то что-то доказать, известна каждому молодому человеку.
О да! Эта ненадежная броня — презрение, такая хрупкая, такая ненадежная и так много отбирающая у молодого, неуверенного в себе человека! Интересно, а у змеенышей всё так же или иначе? Чувствуют ли они себя уверенней, особенно если их не один, а трое? Или приходится доказывать, что ты чего-то стоишь, еще и другим головам, с которыми ты делишь тело?
— Эй, док! Не отвлекаться! — щелкает пальцами Трехголовый перед лицом доктора. — Про психологию рода драко семейства агамовых я тебе потом объясню. Пока слушай про людей. Третья стадия — переломная! Когда у вас, бедолаг, наступает кризис взросления, а там и кризис амбиций, что вы в первую очередь делаете?
Док поджимает губы, морщит лоб, раздувает ноздри — словом, мучительно вспоминает, что же он делал в те далекие и отнюдь не благословенные времена. Кажется, без конца зубрил и дрался, дрался и зубрил. Его считали ботаном, потом хулиганом, потом опять ботаном, опять хулиганом… А он уходил от них от всех всё дальше и всё меньше сожалел о потере человечества для такого умного себя.
— Влюбляемся?
— Вот уж влюбленность от возраста никак не зависит! — ухмыляется старшая голова. — Втрескаться и в старости можно. Скорее уж мы пытаемся — то есть вы пытаетесь — мыслить рационально.
— И ни хрена у вас при этом не получается! — радостно встревает младшая голова. — А знаешь, почему, док?
— Потому что люди идиоты? — улыбается доктор.
Змеиные глаза тоже щурятся, окруженные грубыми кожистыми складками. Вроде бы угроза, а вроде бы и улыбка. Хотя драконьи улыбки — все угрожающи.
— Конечно, — хихикает Младший, выпуская искры и облачка дыма, точно нечищенный дымоход. — Но не в этом дело. Среди драконов идиотов не меньше, просто мы по-другому идиотничаем. Человек всегда старается выбрать сторону раз и навсегда. И непременно из двух, хотя выборов у него может быть и пять, и десять, и пятьдесят.
— Бинарность мышления, — пожимает плечами док.
— Это не бинарность мышления, это отставание в развитии, — кривится Средний. Доктор согласно кивает. Он тоже не в восторге от бинарности.
Младший с оглушительным звуком прихлопывает морду лапой.
— Вот этим все и кончается! — рычит младшая голова. — Рано или поздно вы, люди, решаете, что живете среди идиотов и пытаетесь ужиться с ними, раз уж вам так не повезло.
— Всё, что не на вашей стороне, вы считаете злом, но вы пытаетесь с ним ужиться, — кивает средняя. — И для того, чтобы ужиться со злом, принимаетесь играть в опасные игры, не зная ни правил, ни ставок, ни даже самих себя.
— А это что значит? — допытывается Старший.
Доктор знает, что. Сам пробовал использовать ближнего своего, чтоб его черти побрали, пытался урвать свое или получить хоть какую-то пользу. Кончилось бункером, лабораторией, тысячей паролей на дверях, тьмой позади и пустотой впереди. А ведь он выигрывал, постоянно выигрывал. Но не как игрок, а как фигура — из пешки дорос до туры и надеялся когда-нибудь прорваться в короли.
— Док, ты хотя бы знаешь, что по окончании партии короля и пешку кладут в одну коробку? — интересуется Старший.
— О чем это он? — спрашивает младшая голова у средней. — Заговариваться начал? От старости?
— Тс-с-с! — шипит Средний. — Наш дорогой собрат-трицефал☟ вошел в транс.
— И что? — оживляется Младший. — Уже перестанем болтать и займемся делом? Например, убьем кого-нибудь.
— Это не тот транс, — противным, даже каким-то наигранно-противным голосом отвечает средняя голова. — Не боевой, а пророческий. Мы будем вещать Истину.
— И даже не одну, — зевает младшая.
— В споре рождается истина, — нравоучительно замечает Средний, — как сказал один человеческий мудрец.
— И соврал. Мудрецы любят приврать! — радостно отвечает Младший. — Кто-нибудь объяснит мне уже, что за хрень мы несем про короля и пешку?
Доктор и Старший, выслушав весь этот диалог (якобы незаметный и неслышный — конечно, легче легкого быть неслышным, если разговариваешь инфразвуком, на котором беседуют с небом камнепады и грозы!), обреченно переглядываются, и доктор снисходит до объяснений:
— Эта фраза означает, что для игрока нет особой разницы между фигурами, да и условия у нас примерно одинаковые. Одно дадут — другое отнимут. У пешки сила есть — ума не надо; у короля ума много — силы мало.
— И что? — ухмыляется Младший. В его змеиных глазах мелькает подобие одобрения — если, конечно, бывают змеи, глядящие на кого-нибудь (скорее уж на что-нибудь) одобрительно. — Что из этого следует?
— Что сейчас вы трое, перемигиваясь и обмениваясь мыслями, — ядовито парирует док, — в ходе идиотского спектакля опишете четвертую стадию, которую мы, жалкие потомки обезьяны, постичь не в состоянии — стадию игрока.
— А почему обезьяны? Люди произошли не от обезьян, а от гоминидов! Я требую выделить их в отдельный таксон! — Ох уж этот Младший со своими вечными шуточками. — Я не биолог, я антрополог. В душе. Мы, антропологи, завсегда людей в отдельную трибу выделяем, без всяких там горилл, шимпанзе и бонобо!
Доктор уже открывает рот, чтобы поговорить с чешуйчатым антропологом по-свойски, но останавливается, заметив: только очередной научной дискуссии от него и ждут. Дракон постоянно испытывает на прочность докторскую одержимость научными спорами. Говорил же ящер человеку про всеобъемлющую глупость рода Хомо: ничто не может удержать дурака от спора, даже знание, что спор бесполезен и беспредметен. И док — один из таких дураков, всегда готовых спорить с любым умником на своем пути. До сих пор от растрачивания жизни в диспутах его удерживает лишь то, что всех встречных док считал дураками, а время приходилось экономить. Вспомнив, как Трехголовый говорил об энтропии, инструментом которой является полемика с дураком, док сжимает зубы, кулаки, прижимает локти к бокам — и начинает свое обучение. Для начала он учится смиряться.
Смирение с тем, что добрая старая дискуссия в качестве инструмента познания не годится, приходить не желало. С одной стороны, хотелось вдребезги разнести оппонента; с другой — хотелось вдрызг разругаться с ним, объявить невеждой и хлопнуть дверью в это капище невежд. Правда, дверей у капища не было, как не было и самого капища. Не говоря уж о пятисотлетнем драконе, которого никак нельзя было счесть невеждой. Разве что грубияном, склонным к дурацким шуткам и расщеплению личности. Как будто сам доктор таким не был.
— Док, наш младшенький в своей неповторимой манере дает вам понять: не отвлекайтесь на всяких идиотов. Не пытайтесь их ни убеждать, ни манипулировать ими. Идиот — создание эфирное. Его мозг состоит из газа и тумана. Хороший ветер за считанные часы выдувает все вложенное вами с немалым усилием. И получается, вы зря потратили время вашей жизни.
Доктор кивает. Когда-то, вечность назад, он и сам был таким идиотом — на первой стадии, стадии доказательств кому попало чего попало. Цепкая детская память позволяла запомнить горы фактов, а неразвитое чутье не позволяло увидеть связь между ними. Он заваливал оппонента фактами и цитатами, а видя в глазах собеседника безнадежное выражение, праздновал победу. Кто бы ему тогда объяснил, что он кретин с башкой, полной дыма, и что победа его — такой же дым.
Позже, когда с ним самим начали спорить «лучшие ученики» и «креативные умы», он сбежал в бункер, под сто три подписки о неразглашении и невыезде, лишь бы отбиться от ученых собратьев, занятых тем же, чем занимались женщины его семьи, придя за покупками на базар. Сам он главное оружие матери, сестер, теток и бабок, залог победного шествия через строй прилавков презирал, называл его боевым визгом. Однако точно такой же боевой визг студентов, преподавателей и коллег долгое время казался ему весьма почтенным занятием.
Теперь он вырос. И даже постарел. Пришла пора что-то менять.
— Пусть идиот рассказывает вам, как в ЕГО мире, правильном и вообще единственно возможном, всякий должен уважать мнение всякого, давать этому всякому право высказаться… Но вы-то, док, знаете, что идиот все врет? И даже не столь важно, вам или себе.
— Ну а если оппонент не идиот? — не слишком уверенно спрашивает доктор.
Средний усмехается и качает головой:
— Зачем не идиоту тратить время и силы на ругань, как ее ни называй — хоть срачем, хоть аргументацией? Вам последние годы хотелось ввязываться в эту вашу научную, прости Господи, полемику?
— Нет. У меня были другие средства убеждения.
— И другие цели заодно, — замечает старшая голова.
