Сказки о Трехголовом можно найти в разделе «Сказки для самых взрослых». А это — восьмая часть сказки «Драконы любят не только золото».
Нативида будит доктора (совершенно не измученного сном на голой земле с чешуйчатым драконьим боком вместо подушки), как это любят делать одинокие люди, никогда ни с кем не жившие — бесцеремонно. Нативида будит не только доктора, но и всю округу ровно в то время, в какое сама проснется и начнет шуметь. Она довольно музыкально поет в душе — в летнем душе, поставленном прямо посреди двора, так что пение Нати слышит каждая птичка божия.
Впрочем, тут и двора-то никакого нет, лес, будто нехотя, отступает, не забирает себе поляну, на которой стоит хлипкий, на один удар упавшим деревом, дом, водится очень вкусная живность и живет человеческая самка, тоже вполне съедобная. Лес терпит, разрешает. Он разрешает жечь костры и жарить принесенных драконом кабанов и оленей. Он разрешает дракону десятками, будто печеньки, пожирать мелких зверушек. Он разрешает дракону спать под лесной сенью спокойным, безмятежным сном — так, словно и сам лес ночью спит и никому не причиняет вреда. Дракон и его ведьма благодарны лесу.
Однако доктор, пришелец из враждебных лесу миров, ничем еще себя не оправдал, никакого снисхождения не заслужил и оттого кажется лесу законной добычей. Трехголовый это чувствует и придерживает доктора, когда тот, ведомый деликатностью, норовит сбежать в кустики.
— Док! Никаких прогулок. Идите в дом, не крутитесь на виду.
— На виду у кого?
— У НЕГО на виду. — Дракон поводит башкой в сторону темной стены деревьев, ровной и высокой — отборный строевой лес, каждое дерево в три обхвата, упадет — ни синь-пороха от хозяйства Нативиды не останется.
Доктор всей кожей спины ощущает направленный на него взгляд — не только в спину, но и в лицо, в темя, во все уголки души. Никогда не видевший настоящего, дикого, заповедного леса доктор ежится. И одновременно радуется — иррациональной, необъяснимой радостью, что каждый шаг в новую жизнь приносит новый материал для исследования. Интересный материал, перспективный.
Дракон — вернее, его старшая голова — ложится на скрещенные лапы и поглядывает на дока с усмешкой. Старший видит ход мыслей человека и даже одобряет… где-то. Но не здесь и не сейчас. Сперва он познакомит человекообразный прибор для исследований самых разрушительных явлений природы и творений ума со стихией поистине беспощадной — с человеческой глупостью.
— И почему мне так не нравится твоя рожа? — ласково спрашивает старшую голову Нативида. Вода с растрепанных волос Нати каплет на нос Трехголовому и на ведьмину хламиду, когда-то яркую, узорчатую, а теперь сливающуюся с пожухлой травой и болотной грязью; в эту тряпку Нативида кутается по утрам и вечерам, когда людям становится зябко в окружившем их мире и хочется тепла. На ногах ведьмы огромные чуни мехом внутрь — барана на эти чуни Трехголовый сам добыл. Драконы похожи на лес и на всю природу в целом: убивают без ненависти и одаряют без расчета на благодарность. Людям не понять. Ну разве что некоторым.
— Нати, любовь моя, а не пойти бы тебе к лешему со своею добротою? — мягко спрашивает Старший.
— Добротою? У меня? Да ты никак спятил, старый! — фыркает Нативида.
— Тебе ведь всех жалко. — Трехголовый поднимает брови — или то, что у дракона вместо бровей. — И доктора, и погорельцев из Виллабаджо… или Вилларибы? Ты хочешь, чтобы я взял на себя ответственность за них за всех, спас уйму народу, облагодетельствовал еще больше, прославился в легендах как мудрый и великий, а то Мудрый и Великий с прописной… И в конце концов сдох бы под тяжестью взваленных на себя обязательств, бессмысленных и беспощадных! — рявкает дракон в лицо ведьме, явно завороженной образом дракона-благодетеля человечества.
Нативида вздрагивает и с места бросается в атаку:
— С чего это тебе издыхать, ленивая скотина? Если ты раз в год по обещанию побеседуешь с посетителем, тебя потом неделю корежит, неженка бронированная! А потому что мало с народом общаешься, разбаловался вконец!
— Ты больно общительная, — язвит младшая голова. — То-то посреди Немой глухомани поселилась — от широты и открытости натуры, видать.
— За глухомань не трожь! — взвивается Нати. — Так испокон веков повелось: ведьма должна проживать в глуши!
— А дракон — на столовой горе! В пещере! Спать на сокровищах и жрать нарушивших его уединение!
— И что? Соблюдаешь ты законы своего вида? Да одно то, что ты сейчас здесь, да еще с докторишкой, который тебя чуть на органы не разобрал — позор для дракона! А для дракайны — позор вдвойне. Вы вообще жрете все, что шевелится, включая несъедобное!
— Ага, и камни тоже!
— И камни! Мне говорили, они помогают перетирать пищу в желудке!
— Минуточку, — раздается в непосредственной близости от дракона и ведьмы.
Оба с такой яростью разворачиваются к доктору, встрявшему в почти семейные разборки, что тот едва не отпрыгивает назад. Но выдержка, нажитая в подземных лабораториях, помогает выстоять и даже продолжить дискуссию:
— Камни помогают переваривать пищу жвачным животным. Хищникам они не нужны. Если те, конечно, не водные млекопитающие. Водным млекопитающим нужны камни в желудке, чтобы повысить массу тела и справиться с положительной плавучестью…
— Ну вот, — миролюбиво произносит Трехголовый. — Теперь ты поняла, зачем я украл дока у его хозяев?
— Поняла, — с обреченным видом кивает Нати. — Он такой же, как ты. Дурак на всю голову.
— Позвольте! — хором отвечают доктор и дракон. — У меня три головы! Я не дурак.
— Дурак! — припечатывает Нативида. — Трижды. Иди завтракать, трижды дурак. Но готовишь сам!
Завтракали, разумеется, отдельно. Почти. Трехголовый таскал у ведьмы из-под рук лепешки, ведьма отрезала себе и доктору кабанятины… Словом, атмосфера была безоблачной и идиллической. Опять-таки почти. Доктор хмурился, что-то просчитывая, ведьма молчала, и дракон молчал. Что при наличии трех голов, две из которых можно назвать незатыкаемыми, и вовсе было вещью невероятной.
— Так чему вы собираетесь меня учить? — наконец-то у дока появляется вопрос, достаточно, по его мнению, светский, чтобы задать его за столом. Да еще во время завтрака, когда всякий не до конца проснувшийся человек особенно уязвим.
Человек. Но не дракон.
— Тут уж скорее ты меня научишь, — подает голос средняя голова. — По крайней мере в том, с чего следует начать обучение.
— И с чего же?
— С глупости. Один большой ученый… Из другого мира, не дергайся, — осекает Трехголовый нахохлившегося от обиды доктора — как же, больше него ученые нашлись! — Так вот, этот ученый сказал: «Есть только две бесконечные вещи: вселенная и глупость. Хотя насчет вселенной я не вполне уверен».
— Почему это он не уверен? — живо интересуется доктор. — Разве есть данные о конечности межмирового эфира?
Средний совершает то, что за пределами межмирового эфира, в параллельной вселенной именуется «фейспалм». Чешуйчатая лапа накрывает чешуйчатую же морду со странным звуком шелеста и шуршания — будто ветер поднял листья в лесу и гонит их на край небес.
— Что же мне делать с тобой, док?.. Как заставить тебя заинтересоваться себе подобными?
— Как-как… — ворчливо отвечает сам себе Трехголовый, задействуя младшую голову с ее склонностью к внезапным озарениям. — Сам же говорил: надо дать доку понять, что людская дурость не лучше энтропии. А может, и хуже. Потому что быстрее.
— Это не я говорил, — отрицает Средний. — Это он, — кивая на прикорнувшего после сытной еды и доброй ссоры Старшего.
— Рота! — радостно орет Младший. — Подъем! Ай! А чего сразу в ухо?
— Чтоб ты берег МОИ уши, — морщится средняя голова.
— Но у вас НЕТ ушей, — так же радостно, как до того Младший, сообщает Старшему доктор. — Ушей-то у вас и нет!
— Спелись, — злится старшая голова. — Если будете уходить от темы лекции, тьфу, беседы, у вас тоже ушей не будет. Я ПОНЯТНО ОБЪЯСНЯЮ?!! — Старший оглашает Немую глухомань своим самым роскошным, победным рыком и, полюбовавшись на разрушения, продолжает самым любезным, интеллигентным тоном: — Вот и человеческое недомыслие действует на окружающую действительность с подобным эффектом. А знаете, почему, док?
Доктор встает с земли, тщетно пытаясь отряхнуться, но в морду Старшему глядит твердо. Даже звон в голове не в силах поколебать его жажду знаний.
— И почему же?
— Причина этого явления и станет предметом изучения. Прежде чем вас затянет исследование тайн природы, живой и неживой, придется основательно разобраться в себе и своем биологическом виде. Нет смысла обучать вас чему бы то ни было, пока вам присущи все привычки и ограничения среднего представителя вида хомо.
Док стискивает зубы, играет желваками, старательно давя в себе гордыню, желание объявить наглой ящерице, больной гигантизмом, что его персону никак нельзя считать чем-то средним. Трехголовый наблюдает за борьбой. Он не гадает, сорвется ученик или не сорвется: дракон ЗНАЕТ, что срыв лишь вопрос времени. Но истерика есть неотъемлемая часть натуры гения — и лучше истерика вкупе с гениальностью, чем одна только истерика, без гениальности.
Кстати, а вот и первая, так сказать, вводная лекция — у черта на куличках, посреди недружелюбно настроенного леса, вдали от человеческого жилья (не считать же таковым мнимый пряничный домик Нати или бесприютное пепелище на месте недавно процветавшего селенья Вилла-что-то-там?). Подходящая обстановка и чистая, ни единым антропогенным флюидом не загрязненная атмосфера.
— Поговорим о связи глупости и истерии, док. — Отчего-то после первой же фразы приходит волна злобного предвкушения: словно чудовище во мраке пещеры поджидает лезущего за драконьими сокровищами вора, чтобы хорошенько развлечься, ну и пообедать заодно. Трехголовый усмиряет вспыхнувший инстинкт хищника, требующий защитить свое от посягательств — что угодно свое, золото или знание.
— И каким же образом они связаны? Разве не бывает спокойных глупцов и истеричных умников? — впервые доктор действительно хочет знать ответ, изучить закономерности диковинной связи, доказать существование которой так же трудно, как опровергнуть.
— Начнем с тех дураков, которые, услышав аргумент, поражающий воображение, немедленно распространяют его на всю картину мира. Людям вообще свойственно оперировать словами, смысл которых для вас непостижим, а использование слов вам, людям, не по чину. Например, «всегда», «никогда», «все», «никто», «везде», «нигде» и прочие производные. Это ваше, людей, обычное право: изобрести нечто, принципа работы чего не понимает и сам создатель креатуры — а потом пользоваться вовсю, не думая о последствиях…
Док чувствует: следующая стрела полетит в него. Ведь он и есть изобретатель, которому просто нравится изобретать. Куда потом деваются его «креатуры», сколько народу они погубят — док никогда не выяснял. Понимал, чем его гениальность чревата. Но Трехголовый не выпускает ожидаемую стрелу, придерживая на какое-то одному ему ведомое «потом», и возвращается к прежней теме:
