Старый пост, на удивление совпадающий с сегодняшним моим мнением о невыразимо идиотском тренде, который критик-критичка (с полом там сложно) Георгиевская-Георгиевский называет «выходом из квир-пеленок». И возлагает на него немалые надежды.
В начале века шалуны-слэшеры подготовили немалую базу для литературы с повышенным количеством нетрадиционно ориентированных на квадратный метр. Но геи уже тогда (это же не официальная боллитра — до нее доходит, как до жирафа) казались недостаточно оригинальными девиантами. Так и появился в опусе популярной тогда писательницы фэнтези канонир-метросексуал. Который прямо на корабле, в боевой обстановке красится, пудрится, прическу делает, костюмы меняет. Ему это важно. Публика ужасно вдохновилась: вау, это же так оригинально! Те, кто читал хоть что-то из «приключенческой классики» — например, Сабатини, напряглись и вспомнили: а ведь капитан Блад тоже прекрасно выглядел в море — может, тоже где-нибудь пудреницу прикопал, шалун?
Дорогие мои любители фишечек. Не трогайте вашими очумелыми пальчиками книжки моего детства, а если трогаете, то попробуйте еще и извилины в ход пустить. Капитан Блад был капитаном и, возможно, щеголем. Но капитан и канонир — это разные должности и разные сферы обязанностей. А коли они обе на «ка» начинаются, так это не значит, что работа канонира такая же чистая. Пушки, дорогие мои самые читающие читатели в мире, заряжаются не только ядрами, но и порохом. Порох пачкается и даже въедается, невинные вы созданья, и в кожу, и в одежду. Канонира работа красит, как никакая тушь. Именно поэтому канонир на любом судне раскрашен куда основательнее остальных членов команды, но стиль его категорически не назовешь метросексуальным. Более раскрашенным выглядит разве что кочегар, но таковых на парусном судне не было.
Знание матчасти — даже довольно скромное — делает авторские измышления менее картонными и беспомощными. Зато опусы, рожденные из фанфика, с помощью фанфикового инструментария, да с фанфиковым мироощущением… Они не заслуживают даже того, чтобы их оценивали всерьез, как настоящие книги. Потому что у них иная оценочная система. И они ей соответствуют. Разберу эту систему и соответствие ей на примере обильно захваленного в свое время читателями (а вернее, читательницами) «Жреца Лейлы» Светланы Зиминой, откуда, собственно, и выполз несуразный канонир-метросексуал.
По большей части нападки на книги такого рода (то есть на книги, написанные автором фанфиков, никуда, по сути, от своей первой фанфиколюбви не ушедшим) начинаются с издевок над слащавыми, гомоэротичными героями. И это большая ошибка критиков.
Для начала: среди героев прошлых веков, вплоть до века девятнадцатого, полным-полно холеных щеголей и бретеров, чьи руки по локоть в крови, а ноги в крови по колено. Вопрос не в том, пудрится мужчина или не пудрится, вопрос в том, как он реагирует на оскорбление. Красавчик, убивающий за нехорошую ухмылку в свой адрес — явление для тех эпох скорее типичное, нежели исключительное. Я, собственно, не увидела ничего удивительного в желании главного героя выглядеть эффектно.
«Лак ложится ровно и красиво. Ногти приобретают приятный золотистый цвет. Ничего вызывающего, только плавные линии и теплые цвета.
Сегодня бал. Я дую на ногти, чтобы быстрее высохли и снова смотрю в зеркало.
Глаза аккуратно подведены черной тонкой линией. Слабые золотистые тени. Эти маленькие ухищрения делают мои глаза ещё выразительнее. Они просто светятся на моём лице – прекрасные глаза глубокого сапфирового цвета.
Не слишком длинный ряд верхних иссиня-черных волос обрамляет почти треугольное лицо, а нижний почти достигает талии. Их я убрал в хвост, который скрепил серебряным зажимом с сапфиром.
Ничего воинственного в моём облике нет – только нежность и хрупкость. Отец будет в бешенстве».
Нападать на «дикость» самолюбования красавчика глупо. Что здесь дикого? Хотя кое-что дикое есть. Язык изложения. Не то, что принц красится, а вот это самое «ряд верхних волос», «ряд нижних волос»… Я понимаю, что у принца волосы вокруг лица были пострижены коротко, а на затылке были длинными и достигали талии, но писать об этом надо нормальным русским языком, а не делить волосы на верхние и нижние, на шерсть и подшерсток. Не умеешь описывать — учись! Или меняй прическу своему красавчику. На менее стильную, но поддающуюся описанию.
Однако для сетератора важнее не литературность языка, а фишечки, детальки: оригинальная причесочка, фасончик, лачок… Он старается детализировать внешний вид персонажа. Детальность представления для сетератора важнее атмосферы действия или грамотности повествования. Детальность, как вы понимаете, есть подспорье дрочибельности. Атмосфера и грамотность не есть подспорье оной. Перед нами какая-то разновидность порева или почти порева, только специально для женщин — те, как известно, любят ушами.
Кроме того, никакая книга не способна обходиться сплошными диалогами да персонажами-функциями. А сетератор любое большое событие излагает с помощью диалога как нефиг делать. Даже не размениваясь на приличное описание места действия.
«Я перевел взгляд на свою задумавшуюся богиню:
– Госпожа, я бы на вашем месте срочно переоделся.
– Хорошо, – все еще обижено буркнула Лейла и её зеленое платье изменилось на тепло-желтое. – Так лучше?
Я тяжело вздохнул:
– Лучше. Пойду искать вам желтую ленту для волос.
– Две! – моментально просветлела она. – Хочу две косички!
– Как прикажите, госпожа, – я поклонился, скрывая улыбу, и заодно поднял с пола меч.
– Ты самый странный и необычный жрец Лейлы, какого я только видел, – Дитрих, которого когда-то, почти пятьдесят лет назад называли Убийцей Убийц, делал вид, что в упор не замечает мою богиню».
Это богиня встретила жреца враждебного ей бога, десятилетиями мочившего ее жрецов направо и налево. И что? Мне две ленточки, жолтое платьице и марожына. А жрецу — долгую жизнь и нервный тик. А слуга богини пусть скрывает «улыбу» (орфография в цитатах аффтарская, то есть сетераторская, ужасающая по умолчанию), пока ему по ушам не прилетело. Богиня его главная надежда на ВСЁ. Без нее он просто беспомощная жертва первого попавшегося секс-маньяка. Например, собственного папаши.
«– Сопляк! – отец совершенно не контролировал себя. – Она моя жена и собственность! Как и ты!
Его глаза сверкнули:
– Давно пора тобой заняться! Твоя мать избаловала тебя!
– Нет! – мама уже почти шептала от ужаса. – Регил! Не делай этого! Он же твой сын!
Я почти ничего не чувствовал, сознание уплывало. Но всё же я расслышал звук удара и последующие молчание мамы. Я осознал, как отец отпустил моё горло и поставил меня на колени. Я жадно дышал, когда меня пронзила боль… Обжигающая боль между ягодиц…
…
Его хриплое дыхание участилось и он с протяжным вздохом, наконец, освободил меня. Я не шевелился, осознавая, что только что мой собственный отец изнасиловал меня на глазах у моей матери, как мальчишку-наложника!»
Как говорится, инцест — дело семейное. В культурах, где в порядке вещей гаремы, бесправность женщин и детей, семейное насилие тоже в порядке вещей. И в то же время семейное насилие в той или иной форме упоминается как анамнез деформации психики любого кинематографического злодея. Пускай не все пережившие этот ужас становятся убийцами, помешанными на крови и мести, но определенный процент другого способа адаптироваться к жестокой реальности не видит. И начинает мучить, убивать, становится насильником, лишь бы не быть жертвой. Причем терзает, как правило, посторонних, неповинных людей. Своего родича-насильника жертва не трогает. Или вовсе не помнит, кто с ним это сотворил — срабатывает вытеснение, психика защищается.
Но сетератору пофигу все эти тонкости, как и атмосфера, и место действия. Второй подсластитель сетературы — после красоты главгероев — МЕССССТЬ!!! Поэтому всякий обидевший гламурного канонира должен сидеть-лежать-бояться. Вот и здесь изнасилованный королем принц задумывает недоброе. И начинает с того, что становится метросексуалом. Хотя это и не в местных традициях.
«Со своими родственниками я начал разговаривать лишь через два месяца. Но к тому времени ни отец, ни мать уже не могли ничего изменить. Я занялся изучением искусства макияжа и моды. Я учился заботиться о своей коже и теле. Мне нравилось это, так я действительно становился красивее. И ещё я становился воплощением всего того, что отец ненавидел в мужчинах».
В принципе, из этой истории можно было сделать психологический триллер, продемонстрировав, как милый юноша превращается в одержимого местью, бессердечного интригана с несгибаемым стержнем внутри. Вялые шевеления в этом направлении автор делает, но пишет он настолько плохо, безжизненно и отрывочно, что вычленить из его реплик хоть какой-то психологизм — задача для литературного Холмса, не меньше.
Про психологические ляпы расскажу в другом посте, а то, когда длинно, пост не воспринимается совсем.
