Наткнулась на очередной труд сетекритика со свалки сетекритического мусора ЛивЛиб: «Отличная жвачка для мозга! Для прочтения этой книги мне понадобилось две попытки. Книга написана в стиле традиционного бульварного детектива 50-х годов прошлого века — нет проникновения в историю персонажей, нет каких-то глубоких психологических или поведенческих моментов, не за что зацепиться для духовного развития».
Мда-а-а… Если человек говорит о духовном развитии, за которое ему надо цепляться, а то, видите ли, книга бИздуховная — никаких дополнительных доказательств не требуется, перед вами идиот (или идиотка).
Но доказательства прибудут, когда идиот станет хвастать (а они очень любят прихвастнуть, идиоты и идиотки): «…я когда-то училась на специальности информационная безопасность (там немного изучается лингвистика), и, хотя развития в ней получить не удалось (опять развитие! — И. Ц.), было очень интересно почитать про узкоспецифический язык и его свойства».
Узкоспецифический язык! О боги, боги мои, подумала я, яду мне, яду. Какой такой узкоспецифический язык она нашла в «Вавилоне-17» Сэмюэля Дилэни? Она книгу-то читала, эта недоразвитая, учившаяся информационной безопасности, очевидно, у таких же отсталых? «Вавилон-17» не ускоспецифический язык, не сленг и не шифр. Это просто-напросто высокоразвитый язык, наделенный большей понятийной емкостью и целостностью, нежели другие.
Вспомнив книгу С. Дилэни «Вавилон-17», понравившуюся мне в молодости (она, оказывается, одних со мной лет, эта книга), вспомнила также, как меня очаровал ее пышно-описательный слог, из которого, точно призраки из руин, поднимались ужасающие, но величественные видения. Куда делись ее основные качества — художественный стиль и интересный сюжет, приобретшие в глазах безмозглой потребительской аудитории образ «бульварного детектива про узкоспециализированный язык»?
Главная идея книги: слово есть мысль, это оно направляет наш разум к добру или ко злу — наивная, но такая обнадеживающая идея. Наверное, оттого и через полвека старую книгу хочется перечитать. По крайней мере мне, при отсутствии на моем разуме шор идиотизма, скрывающих суть произведения за «обучением информационной безопасности» и поисками жвачки для чьих-то крошечных мозгов, нуждающихся не в пище, но именно в жвачке.
Возможно, дело еще и в том, что сетекритик у нас в массе своей таков, что неспособен учесть фактор времени. Ну неспособен он, чему его ни обучай, что информационной безопасности, что филологии с культурологией. А между тем полвека назад, когда «Вавилон-17» был написан, слог Дилэни казался эффектнее, а мысли — новее. Космоопера как жанр существовала, но не была растиражирована множеством книг и, главное, фильмов. Все же космоопера — это в первую очередь зрелище. Глядя на другие цивилизации (построенные, как правило, на обломках ныне существующей), зритель сопереживал и ужасался, читатель… тоже сопереживал и ужасался, но меньше. Это в 60-е, до спецэффектов и блокбастеров, книга была королевой фантастического жанра. Читатель применял собственное воображение, чтобы увидеть то, что рассказывал ему писатель.
Замечу: я обнаружила, что везде в Сети присутствует перевод некоего А. Шевченко. А он — перевод — довольно неудачный. В нем нет той певучести и своего рода элегантности, которые были присущи неизвестному (ну вот как мог могли товарищи «Клышников, Комаров и К» в 1993 году издать сборник «Королева ведьм Лохленна» без единого намека на имя переводчика?) мастеру, сделавшему тот, первый перевод. Судите сами.
Перевод А. Шевченко: «…он дрожал в ревущих пещерах Диса, где был замурован девять месяцев, ел пищу любимого пса Лонни, потом самого Лонни; замерз, пытаясь преодолеть горы льда, пока внезапно планетоид не вышел из тени Циклопа, и сверкающая Церера загорелась в небе, так что через сорок минут талая вода в пещере доходила ему до пояса. Когда он, наконец, вытащил свои прыжковые сани, вода была горячей, а он — скользким от пота. Он на максимальной скорости прошел две мили до полосы сумерек, установив автопилот за мгновение до того, как, оглушенный жарой, потерял сознание. Это случилось за десять минут до наступления Божественных сумерек».
Создается впечатление, будто герой на глазах у бедного пёсика сожрал все собачьи галеты, а потом и любимого хозяина собаки, практически заживо. И потом, плюнув в душу осиротевшему питомцу покойного Лонни, сам замерз до каменного состояния, ползая по ледяным скалам — и так ему и надо! Я уж не говорю, что благодаря переводу эти моменты резко меняют психологический окрас: «ел пищу любимого пса Лонни» — это одно (вот, кстати, непонятно: двое преступников совершили побег — не пошли в поход, а совершили побег из тюрьмы, затарившись пищей для любимой собачки?), а «съел пса Лонни» — это другое.
Куда более адекватен перевод неизвестного, который нравится мне: «…Стоял, дрожа, в ревущих пещерах Диса, где был замурован девять месяцев, все съедено, съел любимого пса Лонни, потом самого Лонни, который замерз, пытаясь перебраться через горы льда; пока внезапно планетоид не вышел из тени Циклопа и сверкающая Церера не загорелась в небе так, что через сорок минут талая вода в пещере доходила ему до пояса. Когда он наконец освободил свои прыжковые сани, вода была теплой, а он — скользким от пота. Он на максимальной скорости прошел две мили до полосы сумерек, установив автопилот за мгновение до того, как потерять сознание, оглушенный жарой… Он упал в обморок за десять минут до наступления Сумерек богов».
Вот и здесь неувязка: если бы вода изо льда стала горячей — герой бы к тому моменту давно сварился, а вот если она всего лишь растаяла и умеренно нагрелась — это дает некоторую надежду на выживание.
Нет, объяснять разницу между литературным и телетайпным слогом не буду — кто не понимает, тому оно и не надо. Однако любой перевод-репортаж превращает поэму в бульварный детектив.
Безымянный переводчик: «Что за животное мужчина? Этот абстрактный вопрос он задавал себе, чтобы отогнать воспоминания. Легче, будучи генералом, задавать такой вопрос, чем вспоминать о женщине, сидящей посреди тротуара во время последнего Запрета. Женщина держала на коленях ребенка-скелетика».
У Шевченко — «скелет своего ребенка», что опять-таки вызывает недоумение: она носила с собою труп умершего дитяти, пока тот не истлел? Но на это требуется несколько лет! Или она его сварила и съела мясо, а кости продолжила всюду носить с собой, как это делало со своими покойниками (причем без всякого гладомора, просто в силу традиций) племя чинчорро?
В общем, я даже захотела отсканировать старую, уже развалившуюся от плохого качества клея и полиграфии «Королеву ведьм Лохленна», халтурно изданную «Клышниковым, Комаровым и К», за хороший перевод первой повести сборника. Перевод А. Шевченко похож на него, очень похож, не спорю. Как будто переписан с предыдущего, но с изменением отдельных слов и выражений, дабы можно было считать этот перевод новым. Тем не менее такой прием всегда ухудшает текст, а не улучшает. Теряется стиль, легкость и ясность повествования.
Но сама книга в сути своей от этого не меняется. Жестокая, разбойничья жизнь героев предстает перед читателем так же ясно, как перед зрителем, все-таки не превращаясь в готовый, сработанный режиссером образ, читателю приходится самому трудиться над видением и сценографией момента. К тому же автор не описывает происходящее в деталях и не тонет рефлексиях, даже когда есть возможность расстрадаться по-полной, как в сцене убийства беременной женщины, члена экипажа вражеского космического корабля.
«Вверху Батчер спрятал в кобуру свой вибропистолет.
— В этом не было необходимости, — сказал Джебел с шокирующей мягкостью.
— Разве мы не могли бы… — Казалось, продолжения быть не может. На лице Джебела отразилось сожаление и любопытство. Она поняла, что сожаление не связано с двойной смертью внизу на палубе; это досада джентльмена, пойманного за неблаговидным занятием. Любопытство касалось ее реакции. Она поняла, что сама ее жизнь зависит от того, поддастся ли она спазмам желудка. Она видела, что он готовится что-то сказать, он уже начал говорить, и она сказала за него:
— Они используют беременных женщин на боевых кораблях. У них обостренная реакция».
Все, даже высокие чины и сексапильные знаменитости — не мажоры, а изувеченные нелегкой жизнью герои. Плюс вступает в игру забытая в наши дни неторопливость повествования, без перегруженности и судорожного поиска фишек, без попыток показаться публике не таким как все. Забытая уверенность автора в том, что он нашел что-то свое, а не пересказал что-то чужое.
«— Брасс, он не может сказать «я»! — Она перегнулась через стол, побуждаемая возбуждением и любопытством.
Пилот сомкнул когти вокруг своего питьевого рога. Деревянные столы в общем зале накрывались для ужина.
— Я, мне, мой… Думаю, что он этого не может выговорить. Или подумать. Интересно, из какого он ада?»
Эту уверенность творца в своем творении невозможно имитировать. И невозможно ощущать себя первым, когда ты даже не сотый. Чувствуется в писателе нового века неистребимый страх перед тем, как сегодняшний читатель поморщится и скажет: да ну, очередная мерисья с растиражированным сюжетом.
Есть в «Вавилоне-17» признаки мерисьи, есть: известная на всю галактику поэтесса-красавица-ученый-космолетчик ищет таинственных носителей емкого языка Вавилон-17, террористов, заговорщиков, уникумов. Помогает ей в этом, разумеется, экипаж бруталов и мачо разного социального положения, от полных генералов, влюбленных, словно мальчишки, до таинственных урок, повидавших на жизненном пути всё, буквально. И многоопытные «парни из ада», конечно, оказываются похищенными аристократами с амнезией.
Но если читать, а не глотать книги, разница между бульварным детективом-лавбургером и настоящей книгой увидеть можно. Вот только нужно ли это современному читателю — видеть разницу, не поглощая, а читая книгу?
К тому в современном варианте перевода стихи Мэрлин Хэкер «Призмы и линзы», которые даны в эпиграфе, переведены совсем уж позорно. А между тем это хорошие стихи — только перевод должен делать мастер слова, а не тот, что вздумал испортить поэтессе Хэкер репутацию и карму.
«…Я, может быть, смогу когда-нибудь,
проникнуть в смысл, найти во тьме разгадку
того, что обнажает видимости суть
и внешний образ разрушает без остатка.
Вот мальчик. Сквозь него глядит старик,
как сквозь скорлупку прорастает семя.
Распилен надвое его мгновений лик,
и щепки без следа уносит время…
…и что внезапно нашу кровь взорвет,
которой станет в замкнутости тесно,
как водопад, исток берущий в чреслах,
она стучит в груди и красит алым рот…
И что толпу несет так торопливо,
как плот бревенчатый теченье в час прилива.
лишь для того, чтоб через краткий срок
умчаться и опять удариться в песок.
В плоту вас много — стройных, светлоглазых,
не знающих о том, что каждый связан.
Желудки ваши крепки, чувства грубы,
и рабские мотивы шепчут губы.
Никто отставших бревен не заметил:
прибиты ветром к пирсам или плёсам,
они встречают утром на рассвете
легко идущего на свой корабль матроса…»
