Лучше бы сказал правду: у этой истерички пусто в башке. Причем настолько, что репутации госпожи Опал не помогут никакие познания в области иностранного оружия, с помощью которого можно поубивать всех на пять метров вокруг, стреляя отравленными иглами из воздушных шариков…
Игла используется либо в духовой трубке, либо, после небольших усовершенствований, в «газовом мешочке» — капсуле из алхимической пленки, менее прочной с одного конца. Обычно «мешочек» бывает наполнен парами некоего вещества, расширяющегося при нагревании или встряхивании, без запаха и цвета. Внутрь помещается смазанная ядом игла. Чаще всего яд медленнодействующий, но бывают и исключения. Убийце нужно всего лишь взять капсулу в кулак, встряхнуть и подождать некоторое время, пока газ согреется, а потом сжать. Слабая стенка прорвется, и игла полетит в цель. Дальность выстрела — не больше двадцати шагов, поражающая сила небольшая, но за счет толщины заряд пробивает порой и простеганную одежду, и кожу, и любую ткань, кроме горного шелка. Обращению с этим оружием учатся долго, обычно с самого детства, ибо любая ошибка приводит к смерти неудачливого убийцы, либо к ненужному шуму, если недостаточно прогретые пары слишком рано разорвут оболочку… — это я даже комментировать не хочу, подожду, пока застонут те, кто физику в школе учил.
Ну и презрение к местной тусовке, высказанное высокопарным канцеляритом, тоже не спасает.
Проще говоря, очередная бессмысленная вечеринка для избранных аристократов, но с претензией на интеллектуальность. Культурный налет сему действию должны были придавать приглашенные музыканты, количеством ровно две дюжины, да пара придворных художников и поэтов. Увы, от безнадежной скуки, присущей подобным мероприятиям, не спасало даже присутствие острого на язык симпатяги Тарло, не далее как на прошлой неделе подарившего миру прекрасный шарж лорда Топаза, до сих пор красовавшийся на моем жилете.
Когда я натыкаюсь на подобного рода фразы в тексте МТА, то каждый раз подвисаю: неужели писатель (если он писатель) не чувствует, насколько это нечитабельно? Как можно оставлять такое в тексте? Впрочем, среди МТА нынче модно не иметь не только художественного вкуса, но и чутья. И шарахаться от всякого сложного, но литературного текста в сторону канцелярита и тавтологии.
А также в сторону нарциссизма в острой патологической форме.
Подростковый эгоцентризм брызжет из всех пор: кроме любимой персонификации автора ничто не имеет значения и материальности. Скользят какие-то тени по периметру, пока эта самая Опал ходит колесом, произносит корявые стишата, петросянит, яблоки жрет, колет истерики… Ну да, блин, они там знаменитые менестрели и живописцы, какие-то там у них разборки насчет средств выразительности в искусстве, какие-то интеллектуальные дуэли… Но фиг ли писатель будет обращать на это внимание, когда его героине предоставилась, наконец, возможность проявить себя во всей красе адовой.
«Истерику бы, подумала Марыськина!» И устроила таки, чучелко двухсотлетнее. С непременными виршами до и членовредительством после.
И в безумии прячась, как кролик в норе,
Ты пытаешься вновь насладиться игрой…
…Никогда не признаешься даже себе,
Что устала уже оставаться… одной…
— Замолчи! Заткнись, закрой пасть!
Чистейшая ярость клокотала у меня в груди, как жидкое пламя. Одного пинка хватило, чтобы деревянная подставка развалилась на части, и лист бумаги спикировал вниз. Я перегнулась через перила, пытаясь ухватить, скомкать, разорвать на клочки, но пальцы царапнули воздух в сантиметре от края. Из горла вырвался рык. Дамы взвизгнули и прыснули в стороны, как мыши от кота.
Ах, да, еще музыкант. Разбить бы визгливую гитару. Будь проклят его язык!
— Лале, успокойся! Лале, прошу тебя, перестань…
Зубы сводило. Мило, ах, дрянь! Что было на этой бумажке? Ведь одиночество, так? Одиночество?
Дрянь, дрянь, дрянь! Получи у меня!
Я успела ударить трижды — под колено, в живот и наподдать кулаком по подбородку, когда он согнулся, сцеживая сквозь зубы проклятия. Потом инстинкты волшебника все-таки взяли над мальчиком верх. Неведомая сила прижала мои руки к бокам и приподняла над полом так, что оставалось только извиваться и кусаться. Я и укусила, когда он выхватил меня из воздуха и осторожно опустился на кресло, пряча в своих объятиях. Ладонь, в которую вцепились мои зубы, мелко тряслась, пульс участился, но глупый ученик не делал никаких попыток освободиться. Только ласково поглаживал по голове, по спине, шепча бессмысленную успокоительную чушь.
И так — четыре главы подряд. Четыре главы без отрыва от той ляльки опаловой. Ляля так, ляля эдак, ляля с милым, ляля без милова, ляля грустит, ляля истерит, ляля тоскует, ляля ликует… Подростковая аудитория да узрит себя в этом ляляцентричном опусе и да насладится невъбенностью пустейшей, в сущности, девицы. Как ГГ ухитрилась сохранить столь девственный ум на протяжении пары веков — спросите автора. Хотя автору и самой чуть больше двадцати, ее представление об уме, а тем паче о мудрости, гм, несколько однобоко. Зато для читателя в расцвете пубертата — самое отото и атата.
Я оказалась слишком старой, чтобы прочесть больше тех самых пятнадцати процентов опуса. На пятой главе история госпожи Лале Опал для меня закончилась. Безвременно и скоропостижно.
Книги с идеей «Если бы у меня не было прыщей, зато был бы приличный гардероб и тайное знание, меня бы полюбили, но я бы еще повыделывалась», конечно, полезны для разрядки гормональной напряженности. Я и не спорю, пусть обслуживают половое созревание у девочек — кто-то же должен это делать. Девочки все равно найдут, над чем потомиться.
Разумеется, лучше бы это была Саган. Или Цветаева. Или Жорж Санд. Словом, вещь, написанная качественно. Хоть литературный вкус мелким привьет.
Увы, но все эти классики не настолько прикольны, чтобы их юзать на полную эстрогеновую и тестостероновую катушку. Вечно там от любовной и самолюбовательной линии отвлекаются на других персов и на окружающий мир вообще. А инфантильное сознание, оно того, специфическое. Ему никак нельзя отвлекаться на сложности человеческой (или нечеловеческой) натуры, если уж оно настроено пофапать на цельность и избранность, на зашибенность и невъебенность. Ему эффектные жесты и выходки ценнее мыслей и дел. В сущности, ему не книжка нужна, а трип.
Понимая такие девичьи (ну и мальчиковые тоже) потребности, я сетую не столько на читателя, сколько на издателя и автора. Ведь это они занимаются поставкой дури, да еще читателя убедить норовят, будто изданная ими шняга — единственное, чего он, читатель, по жизни взыскует. В любом заведении найдется маркетолог, который при встрече с тобой пискнет: а давайте вы напишете книгу для аудитории от десяти до тридцати лет включительно! Ах ты ж думаешь, сучий потрох, жлоб-мечтатель.
Увы, не всякому писателю есть что защищать — талант, замысел, репутацию, честь и совесть… Многие текут и расползаются от одной мысли, что их напечатают. На бумаге! За деньги! Можно будет на полку поставить и всем показывать!
Эх, маленькие, маленькие, что б вы понимали. Книга — это не кубок, дабы на полке стоять. Книга — это живой организм, почти такой же живой, как мы с вами. Она учит, рассказывает, действует. И если вы создали книгу, которая может только в сортире дать ладошку, то и память по себе соответствующую оставите. Именно ради того, чтобы от твоего детища было что-то помимо, гм, физиологической пользы, и требуется вкладывать в произведение — мысль. Иначе дитятко опозорит ваши седины. Поверьте, хреновая это участь — стесняться собственных детей. И никаким наслаждением от некогда удовлетворенного нарциссизма она не компенсируется.