Даже там сказано: «Галоперидол не должен использоваться как препарат первой линии для терапии поведенческих и психологических симптомов деменции. Его использование у пациентов с деменцией возможно только при четком и неминуемом риске опасных последствий тяжелых и причиняющих страдания симптомов, но предпочтительно на основе исходной информации специалиста и при информированном согласии пациента и лица, осуществляющего уход». Ни один профессионал не ляпнет, будто вопль сам по себе есть повод вызвать барбухайку. Эдак вы и Архимеда за крик «Эврика!» повяжете, господа хорошие. И никто не колет галоперидол заоравшему на улице «шизику» (это ведь может быть и футбольный болельщик, и муж, получивший известие, что его жена родила, и студент, сдавший сессию… да мало ли кто!). Наконец, на препарат может быть аллергия. А «заткнуть любыми средствами» вопящего «Долой-да здравствует!» есть путь карательной психиатрии. Его мы уже проходили. «Это так не работает».
Да и похоже ли это на рассуждения нервной женщины, у которой муж занимается коммерцией и в любой момент может помереть от пули на разборке? Не очень. Наш пол не имеет привычки спускать пар и разряжать агрессивный аффект, понижая тревожность бредом на социально-политические темы. Политически подкованные дамы идут в политику и там уж разряжаются кто во что горазд. Юля явно к «политическим» не относится. Юля мечтательница, промечтавшая свою жизнь. Кто-то свою жизнь проспал, кто-то пропил, кто-то просрал, а такие вот Юли — промечтали. Вполне реальный случай. С одним «но» — Юлино эго состоит из странных, взаимоисключающих устремлений и грез.
Когда-то она возмечтала, что красота — это свобода, свобода от власти земли — от власти тяжести, жратвы, костей, требухи, чинов, бабла, и ничего она не видела прекраснее гимнаста, взлетающего, КАК ПТИЦА. Но ведь и птице нужно что-то клевать, но ведь и птица когда-нибудь устанет и опустится на землю, но ведь и птица когда-то состарится и умрет, только мы, на наше счастье, никогда этого не видим. — Почему не видим? Кто эти «мы», не видящие очевидного? Уж точно не женский пол. Мы гораздо ближе мужчин к физической, телесной стороне действительного.
Наша собственная физиология и уход за членами семьи довольно быстро доводят нас либо до принятия телесности, либо, если такое принятие оказывается невозможно, до окончательного сумасшествия. О котором автор тоже ничего не знает, как ни старается показать сумасшедших таких и эдаких. С Юлей он изрядно накосячил, но и остальным безумцам не больно-то повезло. Г-н Мелихов строит некие неправдоподобные сценки, в которых едва пришедшие от наркоза после сложной операции девы проявляют невиданную прыть…
Но когда она, придя в себя после наркоза, увидела свой аристократический «ахматовский» носик вздернутым, глаза ушитыми, а рот перекошенным из-за парализованной мышцы, она прокричала заплетающимся языком: «Что ты наделал, мерзавец!!! Немедленно верни все обратно!!!!» А когда доктор начал искать ее расписку о том, что она предупреждена обо всех возможных последствиях, она схватила лежащий на столике скальпель и попыталась отхватить негодяю нос. Однако, к счастью, промахнулась и лишь до зубов рассекла ему щеку. — А теперь представим себе послеоперационный покой, еле живую, раздутую от отеков, облепленную пластырями пациентку, неузнаваемое синюшное нечто в зеркале, а рядом скальпель на прикроватном столике, врача с распиской, все дела. Автор в больнице лежал? Наверняка лежал. И как ему, за скальпель после наркоза подержаться давали?
После операции на носу (а ее никогда не проводят одновременно с операцией на глазах, щеках и на губах) в нос вставляется огромный тампон — во избежание кровотечения. Вынимают его через сутки, когда наркоз давно сошел, а до того нос похож на грушу. Операции на разные части лица проводят в несколько этапов, между этапами проходит больше месяца. Отеки после пластики начинают сходить через несколько недель, тогда же пациентам снимают швы и, буде такое понадобится, лечат парезы лицевых мышц. Около трети прооперированных недовольны результатом. Врачи не ведут переговоры с клиентами, обложившись хирургическими инструментами (их вообще не разбрасывают где попало), зная, что послеоперационный психоз — не такое редкое явление, как хотелось бы.
Условности в данном произведении (написанном, замечу, в жанре «как бы реализма») столько, что никакая приостановка неверия не помогает. За что ни схватись, все буквально в руках расползается, от центрального образа до второстепенных героев, от вставных новелл до фабулы в целом. И ради чего это всё? Ради того, чтобы объяснить глупым девочкам: красота материальна? Позвольте, г-н Мелихов, девочки отнюдь не так глупы, как вы себе навоображали. А в чем-то и поумнее пожилых технарей, возмечтавших о славе писательской. На сем и завершим историю безрезультатного поиска идеала в канаве.
