Для того чтобы овладеть этим искусством, взрослому нужно поставить себя на место ребенка, перейти на его принципы восприятия. Тогда у взрослого изменится трактовка смысла всего, что говорит ребенок. И поведение ребенка не будет выглядеть таким пугающим в глазах взрослого. В общем, как ни назови, речь идет о понимании разницы между формирующимся индивидом и зрелой личностью. У них все разное, даже язык.
Как правило, взрослые бывают не готовы к тому, что оценивать высказывания ребенка надо иначе, нежели высказывания взрослого.
Да, ребенок употребляет знакомые и вроде бы понятные слова. Но детям всегда требуется переводчик. Потому что они долго-долго, до самого подросткового возраста, вкладывают в привычные слова особый, «детский» смысл. Вот если бы можно было просто составить разговорник, улучшающий взаимопонимание поколений… Наверное, это бы давно было сделано. Увы. Каждому родителю приходится самостоятельно создавать нечто в этом роде. И главная трудность для составителя – осознать необходимость такого словаря.
Вообще родителям полезно усвоить следующее правило: вслушивайтесь в слова малыша с тем же вниманием, с каким воспринимаете иностранную речь. Вы же понимаете, если иностранное слово и похоже на отечественное, никаких гарантий, что и значение у них одинаковое. Вот и «детский язык», который психолог Эрик Берн назвал «марсианским», во многих отношениях только похож на наш, взрослый. Кстати, не только мы, старшие, не понимаем их, младших. Обратный принцип взаимонепонимания тоже срабатывает исправно – и они не совсем понимают нас. Вернее, понимают, но не так, как нам хотелось бы. В общем, все дело в эмпатии.
Эмпатией называют сопереживание, способность поместить в свое сознание ощущения другого человека.
На практике это свойство проявляет себя в форме уникальной чуткости. Эмпат угадывает настроение другого человека с такой точностью, которая не-эмпату и не снилась. От его внимания не ускользают мельчайшие признаки грусти, тревоги, удовольствия, отвращения, страха. Он видит едва заметные мимические движения, по изменениям пластики, движению глаз угадывает, какие ощущения влияют на настроение другого. Менее чуткая натура понимает, что у человека на душе, лишь тогда, когда эти признаки становятся вполне отчетливыми, а чувства – довольно сильными. Зато эмпат улавливает эмоции собеседника буквально в момент их зарождения.
Именно это и мешает эмпату… адекватно воспринимать своего «подопытного». Дело в том, что эмоции собеседника нередко расходятся с информацией, которую он стремится сообщить эмпату. Или бывают противоречивыми. Или умирают, так и не развившись в полноценную осознанную реакцию. Прежде, чем чувство укоренится в мозгу и проникнет в сферу сознательного, оно должно изрядно усилиться, разрастись, охватить целую область психики и вообще много чего должно. Но эмпат, как уже было сказано, все просек на начальной стадии. Он принимает едва появившееся чувство как данность. А тот, кто указанное чувство испытывал, может быть, и не осознал, что именно чувствует. Или осознал, но еще не выбрал – продемонстрировать или скрыть. Вот и получается, эмпат подсматривает за тайной жизнью чужой души. Без согласия обладателя пресловутой души. В общем, психоанализ без разрешения анализируемого идет полным ходом и вызывает много неприятных последствий. Особенно если в роли психоаналитика выступает… маленький ребенок.
У детей эмпатия очень развита. Она им заменяет жизненный опыт. Малыш настроен на самоощущение близких, точно гигантская антенна на слабый сигнал. Природа, создавая это свойство — сверхчуткость молодняка, таким образом, защитила детеныша от опасностей, о которых недавно родившееся существо не имеет представления. Моментально реагируя на любые, в том числе и слабо выраженные изменения в поведении членов стаи, молодняк увеличивает свои шансы на выживание. Ну, а человеческий молодняк? Он просто следует природным инстинктам. Было бы гораздо удобнее, если бы ребенок усваивал информацию из слов, сказанных ему старшими, а не из эмоций, теми же старшими испытанных. Почему? Потому что «взрослый» не значит «ангел».
Родные и близкие малолетнего эмпата испытывают страх и удовольствие независимо от того, нравственна их реакция или нет, прилична или неприлична. В результате ребенок время от времени получает сигнал «Это должно нравиться (этого надо бояться)!», не соответствующий правилам этикета или законам морали. И усваивает его независимо от того, хочет этого «источник сигнала» или нет. Вот так, по большей части, и наследуются фамильные пороки, передаваясь из поколения в поколение.
С возрастом уровень эмпатии неизбежно понижается. Человек учится воспринимать информацию из слов, а не из ощущений. Постепенно объем информации все увеличивается, опыт накапливается, детская чуткость утрачивает свое значение. А потом и вовсе становится опасна – чересчур сильное сопереживание изматывает. К тому же в обществе не слишком-то любят тех, кто способен «вскрывать» чужие души, словно плохо защищенные сейфы.
Сами взрослые эмпатией уже не владеют. Ну, или почти не владеют. Как было сказано выше, с возрастом мы это свойство утрачиваем. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Но все взрослые люди ориентируются на стандартное значение слова и уже не так внимательны к нюансам: к выражению лица, к интонации, к подтексту и проч. И в результате теряют немалую часть информации, заложенной в банальных, казалось бы, фразах вроде: «Доброе утро, какая сырость на улице! Погода вообще не балует. Вот лет десять назад такого не было, чтобы в это время года сырость стояла. Это все глобальное потепление, вот-вот ледники растают, скоро на плотах всплывем. Ну, что ж тут поделаешь, чему быть, тому не миновать, знаешь. В связи с грядущей гибелью человечества дай взаймы без отдачи, все одно помирать!» Может, обладая детской эмпатией, мы бы такому собеседнику не позволили двух слов связать, не говоря уже о требовании беспроцентного кредита на срок до Судного дня. Вооруженные сверхчувствительностью ребенка, мы могли бы уловить подспудные намерения доброжелателя еще на первых словах приветствия, почувствовав его потаенное желание использовать лоха в своих целях. А так, пребывая во взрослом бесчувственном состоянии, мы слышим лишь слова и только после нескольких неприятных инцидентов начинаем понимать: «Вон идет метеоролог-любитель занимать без отдачи. Пора прикидываться мебелью».
В этом и есть разница в восприятии взрослого и ребенка. Взрослый реагирует на слова, которые произносит собеседник, ребенок – на его чувства, в том числе и потаенные.
Отсюда и осложнение третье: взрослые боятся детской эмпатии и пытаются от нее защититься. Поскольку благодаря своей эмпатии ребенок видит нас насквозь. Он, конечно, многого не знает. Не знает, почему мы стали такими, какие мы есть. Не знает, каким положено быть в современной действительности. Не знает, какими мы хотели бы видеть себя и какими мы себя видим. Он подключается к нашему «эмоциональному каналу» и воспринимает наши чувства, как есть, в голом, так сказать, виде, без всяких оправданий и объяснений, прикрывающих суть эмоций флером благовоспитанности или вынужденности. Одним словом, ощущает наше «нравится-не нравится», «холодно-горячо», «хорошо-плохо», возникающие в тех или иных ситуациях. Хотелось бы назвать этот процесс недопониманием, но… Здесь мы имеем дело с «перепониманием». То есть с излишней проницательностью маленьких детей, к которой мы, большие дяди и тети, как правило, оказываемся не готовы.
Детское «перепонимание» — большое испытание для старших. По сути своей оно – допрос. Допрос, во время которого человека не просто выворачивают наизнанку, стараясь выведать всю подноготную. А еще в придачу всю полученную информацию трактуют вкривь и вкось, лишь бы подогнать под гипотезу, приготовленную заранее. Например, под гипотезу «Мама не любит ни меня, ни папу», или «Папа рад, что бабушка заболела и мама уехала к ней», или «Для родителей компьютер/телевизор важнее, чем я».
У ребенка нет жизненного опыта, который помог бы смягчить, оправдать или исправить жестокое представление о проблемах в обычной семье. Вот почему такого рода «откровения» сильно травмируют ребенка. Он начинает искать причину проблем в своем весьма ограниченном мире – и может додуматься до опасных выводов типа «Я во всем виноват, потому что я плохой».
Это разрушительная установка для формирующейся личности. И ребенок, усвоивший подобную теорию ни с того, ни с сего, как это кажется взрослым, будет страдать. И, вероятно, заставит страдать свое окружение.
Но неизвестно, что хуже. Если ваши подсознательные реакции притянут за ухо к ложной гипотезе, или если их поймут совершенно правильно. То есть вашу личность разденут догола и даже препарируют для вящей точности и достоверности. Кому хочется таких экспериментов над собой? Да никому, даже кроткому праведнику.
Естественно, обе вышеописанные перспективы вызывают страх или агрессию как проявление страха. Родители злятся на детей и в глубине души боятся их жестокой проницательности. Ведь каждому из нас хочется нравиться, получать одобрение и признание, вызывать любовь и уважение, а не выставлять напоказ свои слабости и больные места.
Родительская агрессия усугубляется осложнением четвертым: ребенок не владеет логикой. В возрасте трех-четырех лет, не имея возможности оценивать ситуацию рационально – то есть с применением логического мышления и жизненного опыта – малыш оценивает окружающее, основываясь на том, что говорят ему инстинкты и эмоции. Он не понимает, за что на него сердятся. Он не знает, какое правило он нарушил. Он не представляет, какой ущерб нанес. Но он чувствует, что на него сердятся. И вряд ли перепутает родительское раздражение с родительской заботой. И еще он чувствует, чего от него хотят. Но не в том завуалированном или, если хотите, цивилизованном виде, к которому мы привыкаем за годы взрослой жизни, – нет. Ребенок воспринимает наши потребности в примитивной, прямо-таки первобытной форме.
Если родителю требуется переложить вину со своей головы, больной от семейных забот, на чью-нибудь еще, ребенок может буквально подставить свою. Он рассуждает примерно так: «Я каждый раз мешаю маме готовить обед, потому что это помогает ей оправдать пересоленность, подгорелость и общую невкусность первого, второго и пирога». Если папе необходимо сорвать злость, копившуюся в течение трудового дня, малыш опять-таки не преминет дать повод. И вот он уже карабкается на папу, как на Монблан, а Монблан рычит от возмущения и лупцует альпиниста газетой. Если семейный любимец, какой-нибудь жуткопятнистый хорек, всех достал своим запахом и привередливостью в еде, есть вероятность однажды обнаружить хорька плавающим в аквариуме. Причем на спине, брюхом кверху.
Вариантов непредсказуемой детской реакции множество – столько же, сколько тайных желаний у членов семьи. Но все эти варианты, как вы понимаете, неприемлемы для сознания цивилизованного человека.
Потому что подсознание прячет в себе то, что сознание запретило и объявило незаконным и попросту неприличным.
