Продолжаю цикл постов о пошлости, благо (или не благо) у этого явления множество лиц. В этот раз речь пойдет о слухе. О литературном слухе.
Я неоднократно говорила об отсутствии литературного слуха у большинства современных писателей. И только сейчас у меня возникло сомнение, что люди понимают суть этого дара — литературного слуха. Ведь он похож на слух музыкальный, только улавливает звучание не нот, а слов. И чувствует фальшь и идиотизм в казалось бы нормальной фразе. Если предложение звучит глупо, это улавливают не только и не столько выдающиеся умы, сколько обладатели литературного слуха. А порой и отсутствие умной мысли умело прикрывает красивая фраза — ее звучание, ее завораживающее воздействие скрывают от сознания пустоту. Чем не НЛП (в которое я, кстати, не верю)?
Литературный слух (как, впрочем, и вкус) не бывает врожденным. Его необходимо воспитывать. Проблема поколений, растущих на мемасиках, состоит в ленивом слухе. Они подхватывают то, что им уже отобрали и вручили, как «топ смищных шюток». Выросшие в подобной обстановке, те, кто «хочут свою образованность показать и всегда говорят об непонятном», ориентируются на мейнстрим с его пустыми красивостями и кривобоким имажинизмом. Как имажинизм, литературное направление, чья цель творчества состоит в создании образа, а выразительное средство — метафора, может быть кривобоким? А вот так, как эстетствуют современные поэты. Или скорее псевдопоэты.
Слуха-то нет. А без него человек не чувствует нелепости фразы, поэтому распрославленный писатель наступает на те же мины, что и тупой, прости господи, сетератор. В частности, на обессмысливание рассуждения (и без того, признаюсь, не слишком оригинального) неуместным, кое-как подобранным словом.
Человек — это огромная, шумящая пустота, где сквозняки и безумные расстояния между каждым атомом. Захар Прилепин — Дистанции огромного размера! Только они могут быть между атомом и атомом, то есть двумя атомами. Между каждым атомом расстояния быть не может.
Северус, можно и поцивилизованней ответить, как ни как здесь ребёнок и будущий аристократ. Фикерское — Оставим за кадром дивное авторское написание слова «как-никак». Обратим внимание на «будущего аристократа». Дорогие мои! Не хотите читать таких злобствующих зоилов, как я — почитайте хоть ардовскую «Ордынку»: «В двадцатые годы одному аристократу сказали:
— Вы — бывший князь?
— А почему же — бывший? — спросил тот.
— Ну, как же, — говорят, — ведь у нас титулы отменены…
— Помилуйте, — отвечал аристократ, — ведь князь это прежде всего порода… Вы же не говорите «бывший сеттер»…»
Нельзя быть ни будущим, ни бывшим аристократом. Как нельзя стать бывшим писателем, comprenez? Талант или порода даются навсегда. Они либо есть, либо нет.
И все, что происходит внутри нас, — любая боль, которую мы принимаем и которой наделяем кого-то, — имеет отношение к тому, что окружает нас. — И снова Захар Прилепин ляпает что попало буквально в следующем абзаце. Товарищ замком, вы, может быть, большой патриот, но писатель из вас, как из говна пуля. Наделить болью нельзя. Наделить можно способностями, талантом, умением. А наделить болью — то же самое, что нанести добро и причинить справедливость. Избавьтесь от мемасиков в вашем мозгу, иначе так и будете ими думать, рассуждать и писать.
Глава Отдела Тайн внешне сохранял невозмутимость, однако внутри волновался. — А это уже фикоперская… жизнедеятельность. Аффтар не в курсе, что надо писать не «внутри», а «внутренне». Волнение внутри — это диарея или метеоризм, но отнюдь не тревожное состояние.
Отсутствие литературного слуха влияет не только на выбор слов, не только формирует дурную привычку совать в строку всякую шопопалу. Точно так же в повествование суются странные и неуместные чувства и ощущения, а также странная реакция на них.
Сыры, ароматные, как самые лучшие и молодые женщины. Такой сыр нельзя есть, к нему нужно прижиматься щекой и плакать. — Прилепинское. Хорошо, предположим, самая лучшая и молодая женщина (Лолита, ты ли?) для мужчины пахнет по-особому. Да, признаюсь, мои одноклассницы после физкультуры раздевалку, прямо скажем, не озонировали, однако спишем все на субъективность гендерного восприятия. А плакать-то с чего — обняв хоть женщину, хоть сыр? Что у героя за странный синдром слезоточивого обонятельного оргазма?
Родня считала тетю чопорной, но Ася с детства любила ее за особый запах, исходящий из ее обитых медными лентами сундуков. Алиса Ганиева — А-а-а, все-таки можно обнять не самую молодую и не самую лучшую женщину и плакать над запахом. Ее и ее сундуков.
Нет, я не против упоминания запаха в литературном произведении. И все-таки что за нездоровая фиксация на запахе? Кстати, влюбленность в запах — весьма распространенная фишка в фиках жанра «омегаверс».
Я даже улыбнулся своим мыслям: с каких это пор этот болван стал для меня самым прекрасным и желанным мужчиной? Я старался дышать редко и неглубоко, но его запах врывался в мое сознание, рисуя там очень неприличные картины. Я крепко зажмурился, досчитал до трех и открыл глаза. — Отключение сознания персонажа фика есть своего рода классический графоманский прием. Не описывать же более сложный, длинный, а главное, человеческий путь к любви?
Так же и чувства у писателей, принадлежащих к мейнстриму, запросто могут быть сродни животному гону и фикерскому омегаверсу.
А еще от него пахло самцом. Мирон слышал запах альфы очень четко — спасибо фамильному носу. — Омегаверс про любовь представителя элиты к бомжу, собирающему бутылки на помойке. Замечу: хорошее обоняние по наследству передается только у собак — и то оно скорее особенность породы или определенной линии, нежели персональное наследие. Здесь аффтар тоже не выбирает слов, создавая, кхм, атмосферу места действия. «Фамильный нос» в первую очередь ассоциируется с формой. Например, выдающийся рубильник, из-за которого не видно лица. Почему аффтар не написал «фамильное чутье», ведь именно это имелось в виду?
Ни авторы мейнстрима, ни аффтары сетевых литературных отстойников одинаково не думают над словом. Их не беспокоят тревожные звоночки литературного слуха, которому претят следующие фразы.
Ну вот, дальше должно описаться то, ради чего он читает эту книгу… Неизвестный (и слава Богу) сетератор — Вместо «должно быть написано» неведома зверушка ляпает «должно описаться» — а у читателя одна ассоциация: «до́лжно опи́саться». И сразу вспоминается мамочкино «пись-пись-пись» над младенцем, приучаемым к горшку…
Не выбирает литературная братия и визуальные образы. По их мнению, «аятаквидение» с имажинизмом прикроет любые ляпы и огрехи. Особенно у тех, кто назначен сверху в писатели. Передовые, как в добром старом СССР с его Турсунами-заде.
Площадь пестрела разноцветными спинами собравшихся. Футболки стекались из боковых улиц, окрашивая пространство в неясный, меняющийся оттенок. Алиса Ганиева — Ну хорошо, предположим, видны были только футболки, штанов на прибывающих либо не было, либо были, но невидимые. Одно изумляет — откуда неясный оттенок-то? Пестрота — это не неясный оттенок, это множество оттенков, вполне ясных. Очередное неудачное слово, которых у руссконеговорящих писателей-лауреатов всего и вся пруд пруди.
Горожане представали цветным гравием, в котором, как в калейдоскопе, по чьей-то воле пересыпали камешки. Алиса Ганиева — Камешки, елы-палы… В калейдоскопе нет камешков! Он состоит из зеркал, камешки их разобьют при первом же повороте калейдоскопа, поэтому в это нехитрое устройство закладываются стеклышки и бусинки. Совсем не думает, что пишет, молодая талантливая аффтаресса Алиса Аркадьевна, еще одна, если верить ее интервью, горячая идиотка патриотка России.
Но самое устрашающее — мода на любимые провинцией семейные сплетни, пришедшая сразу отовсюду и затопившая современный мейнстрим, точно паводок. Какой опус ни откроешь — сплошь семейные саги восточного окраса. Да какие зубодробительно скучные! «Великий восточный писатель», назначенный партией родной при незабвенном СССР, товарищ Мирзо Турсун-заде поневоле начинает вызывать симпатию. Его хотя бы прилично редактировали и, возможно, умеряли этнически-сплетнический пыл.
Бабушка по матери говаривала, что Ася, наверное, уродилась в отцовскую родню, а бабушка по отцу заверяла, что Ася вся в материнских предков, и в конце концов, хорошенько ее отругав за сизый и плоский хинкал и грубо слепленные курзе{Разновидность пельменей.}, отпускали читать накопившиеся на полках книги, большей частью нерусские и обветшавшие. Там были антикварные издания проповедей, назиданий и теологических стихов Мухаммедхаджи из Кикуни, Хаджимухаммеда из Гигатля, Омаргаджи-Зияудина из Миатли, Сиражудина из Обода, Газимухаммеда из Уриба, Исмаила из Шулани, Чупалава из Игали. Были там лирические стихотворения Магомедбека из Гергебиля, Магомеда из Чиркея, Курбана из Инхело, Магомеда из Тлоха, Чанки из Батлаича и ученика его, романтика Махмуда из Кахабросо. Снова Ганиева — Море имен и деталей, не нужных ровным счетом ни для чего.
Френд сообщил, что это копипаста списка из учебника по аварской литературе XX столетия.
Ко второму течению относится творчество ученых-богословов, которые начали свой жизненный путь во второй половине XIX века. Оно было представлено произведениями Мухаммедхаджи из Кикуни (1830-1913 гг.), Хаджимухаммеда из Гигатля (1835-1932 гг.), Омаргаджи-Зияудина из Миашли (1849-1925 гг.), Сиражудина из Обода (1868-1914 гг.), Газимухаммеда из Уриба (1858-1942 гг.), Исмаила из Шулани (1870-1912 гг.), Чупалазаиз Игали (1877-1934 гг.). Они все оставили значительное поэтическое наследие на аварском языке, создали гимны и панегирики пророку Мухаммеду, проповеди, поучения, наставления, назидания, целью которых было воспитание и просвещение мусульманина. Каждый из них при, жизни издал несколько своих теологических и поэтических сборников. Третье течение представлено наследием лирических поэтов — романтиков Магомедбека из Гергебиля (1836-1912 гг.), Магомеда из Чиркея (1846-1926 гг.), Курбана из Инхело (1849-1934 гг.), Чапка из Башланго (1866-1909 гг.), Магомеда из Тлоха (1868-1941), Махмуда из Кахабросо (1873-1919 гг.). Основной темой их творчества была любовь и героика. В их творчестве происходит плодотворный процесс перехода литературы на почву национальной истории и национальной действительности, они представляли светскую литературу аварцев.
И верно заметил: «Плодотворный метод, надо признать. Объём текста увеличивается лёгким манием руки/райт-клика мышки. Заодно, за умную сойдёт…»
Ну скажите, вы дочитали до конца этот список авторитетов, неизвестных русскому читателю и, полагаю, восточному читателю такожде? Автор ничего впоследствии не делает с подобной детализацией, она ничему не служит, это лишь песня акына: что вижу мысленным взором, о том пою. А уж помешательство на именах и названиях — натуральный фетиш сетератора.
