Увидела на фейсбуке очень показательный (и очень быстро потертый автором поста) макет обложки — слово «Тварь» как бы продолжается словами «критик Валерия Пустовая» и радостно-наглым «рекомендует», скривившаяся мордочка «твари» вызывает раздражение: она что, автор? Почему имя писателя на обложке еще надобно искать, зато некая Пустовая бросается в глаза сразу! И рекомендует, видите ли. «Да кто такая эта ваша Пустовая? Какое право она имеет рекомендовать или не рекомендовать что бы то ни было?» — недоуменно вопрошает читатель (причем буквально — это был первый же комментарий к посту).
Признаюсь, мне знакома эта особа — но не столько своими статьями (при чтении которых отчего-то на ум приходит «Nomen est omen» — не зря у девицы такая фамилия), а тем, сколь усердно она машет коротенькими толстенькими ножками в объектив во время интервью и глупо ломается. Видео, начинавшееся с эмблемы — три девки, стоящие спиной, тискают друг друга за задницы, продолжилось видеорядом, вызывающим мёотахапию, она же финский стыд. Хрен такое забудешь — под ногами назначенного нам в гении графомана кривляется назначенная нам в критики неведома зверушка (см. заглавие интервью).
Также Пустовая в свое время порадовала хвалебными одами Коляди́не. Словом, критикесса из молодых да бойких: дадут задание — похвалит и что похуже «Цветочного креста». Если найдет.
Приведу еще несколько примеров, после которых доверять этим самым, которые рекомендуют, сложно, чрезвычайно сложно.
П. Крусанов пишет о попавшемся мне как-то раз г-не Мелихове: «Надо сказать, что Мелихов один из немногих современных авторов (и из этих немногих определенно самый яркий), кто остается беззаветно предан психологической школе великой русской литературы. Читать Мелихова интересно не благодаря перипетиям изощренного сюжета и затягивающему ускорению действия, а в силу того, что мы вживаемся в персонажей, образ мыслей которых читателю подробно предъявлен и поступки которых обеспечены убедительной психологической мотивацией, и по ходу развития событий начинаем наблюдать и ощущать изменения, происходящие с их сознанием, так, как если бы эти изменения происходили с нами. А изменения эти неумолимо происходят, и обоснованность их не подлежит сомнению — здесь автор добивается полного читательского доверия». Ну что тут скажешь?
Одну из книг данного автора — «Свидание с Квазимодо» — я разобрала подробным образом здесь и здесь, при этом самолично убедившись: товарищ далек от психологии так же, как и его рекомендатель. Повторяться не хочется, но я склонна верить одной из коллег Мейлахса-Мелихова: «Свидание с Квазимодо» было написано в пику писательнице, несогласной с автором книги, похоже, ни в одной «психологической» характеристике героини, да и многих героев. Зам. главреда толстого журнала «Нева» Мелихов создал роман о резиновой картонной Юле, проводящей судебно-психиатрическую экспертизу — и при этом страдающей хрестоматийными формами эротофобии и андрофобии, отторжением телесности, а также о ее идеальном муженьке, не совершившим ни одной «типично мужской» ошибки при окучивании психически нездорового будущего эксперта — после чего, кажется, аффтар у себя в журнале эту фигню и напечатал. Высокая цель, что и говорить. Да и книженция цели под стать.
Уж не обессудьте, сладкий, аж приторный г-н Круассанов, но вашим рекомендациям я не верю. Вы нахваливаете писателя именно за то, чего он не умеет и, похоже, никогда не умел. Литературщина, как сказал психолог о всяких там «F-20» и прочих модных сказочках на тему психиатрии, — это не знание предмета описания. Это пустейшие выдумки, которые рекомендуют пустейшие людишки.
Есть и совсем уж странные образцы «как бы критиков», а на деле черт-те чего. Недавно меня насмешили страдания как раз такого не разбери-поймешь кого, то ли критикессы, то ли типичного сетевого «амнепонра» — существа, торгующего вкусовщиной с доставкой: «Голомяное пламя» отпугивает фальшью. Какое-то тотальное непопадание в стиль, фактуру, характеры, до зубовного скрежета, как вилкой по тарелке… я пока немного могу. Только погавкать, как маленькая собачка. Я погавкаю. Но вопрос о художественной неправде и, наоборот, «внутренней правоте», как говорил Мандельштам, меня очень занимает. Это же вопрос не сознательного выбора писателя, а совпадения/несовпадения его с самим собой и с чем-то большим, о чем Вы, как писатель, знаете изнутри. А я нет, не знаю. Могу только гадать… Вот». Ну вы подумайте, какая жучкина нежность: погавкать могу, а критиковать по уму, используя то, что у меня, кроме гавканья, в арсенале критика имеется, не стану. «Я вся такая внезапная, противоречивая вся!»
Кто бы знал, как я скучаю по нормальным, адекватным критикам без промоутерского задора или готовности чуть что — сразу «включать сучку»! Нет, поймите меня правильно, мне нет дела до личной или, боже упаси, интимной жизни критика — но у них же ни черта за душой, кроме инстинктов! Не люблю я говорить такое, но личная и интимная жизнь контролирует профессиональную деятельность, а финансово-промоутерские соображения добивают чахлые ростки объективной оценки. Нынешние критики в массе своей либо бездарно врут а-ля г-н Круассанов, радея родному человечку; либо глупо ломаются под «демоническую женщину» Тэффи; либо подменяют критический разбор антикритической вкусовщиной.
На фоне тотального снижения уровня статей, по мере наполнения их «водой» с плавающим на поверхности промоутерским креативом, по ходу утери методов анализа и оценки текста (описанных, замечу, в пособиях по литературоведению) — к чему, спрошу я вас, обращается стадо «желающих покритиковать»? Правильно, к матчасти и морали. Для этих аспектов не обязательно даже учебник по литературе читать. Можно не знать и не чувствовать языка, на котором пишет автор. Можно вообще литературу не любить! Но даже я, во главу угла ставящая стиль, язык, мысль, не могу не споткнуться об очередного Мейлахса, описывающего судэксперта «по маньякам» с немалым опытом работы — и этот, прости господи, эксперт попадается на крючок чуть ли не «админа синих китов» в тырнетике. Или наткнувшись на бушлаты грозного царя, картоху в погребе XVI века, питье хмельной сулемы, секс со становой жилой и ажно две десницы у одной главгероини.
Не люблю современных книг, описывающих как бы доперестроечное, советское время, особенно за авторством относительно молодых писателей — или немолодых, но крепко-накрепко забывших, каково оно было, жить в эпоху тотального дефицита, железного занавеса и мечты о светлом будущем. Не люблю и «исторических» романов, для написания коих аффтару хватает сетевого словаря забытых слов. Помню, открыла один такой, а там первым словом — «абцуг» (так называется самое начало сдачи карт — первая пара, розданная направо-налево). Мало того, что объяснение понять может только картежник, настолько криво оно написано, так ведь еще и ни намека на иносказательный смысл «самое начало дела», как у того же Салтыкова-Щедрина: «С первого же абцуга дело пошло у них как по маслу». После такого словаря надо бы уточнять слово в словарях посолидней, да у классиков справиться, как это слово употреблялось. Ан нет, аффтары, не видящие разницы между глаголами «водрузить» и «погрузить» («Он погрузил на свой нос очки».) смело берутся за гуж, лезут в кузов, а в кузове сидят и ноют, что к ним придирается злая, злая критическая братия.
Так что с требованиями изучения матчасти я, пожалуй, соглашусь. Зато чувство неправомочности вмешательства в писательский замысел — о ком писать, об ангеле или о черте — сподвигло меня на разговор, что такое мораль и что такое аморальность в искусстве. И, если хотите, вокруг искусства. Мы еще поговорим о тех, кто ратует за нравственность и соблюдение приличий. Причем, что характерно, не реальными людьми, а художественными персонажами.
Напоследок замечу: неудивительно, что с подобными критиками у нас и авторы свернули на торную дорогу инфантильного «аутоэротизма». Александр Кузьменков в статье «Большая книга-2017″: атака клоунов» резонно заметил: «Агрессивная логорея, в сущности, и есть главная героиня романа, но автор, завороженный своим красноречием, этого категорически не замечает. Мандельштам, говорят, называл такую манеру письма аутоэротизмом. В подобных текстах, кроме лютого самолюбования, и впрямь нет места ничему: ни драматургии, ни психологии».
Отчего-то при чтении подобной писанины вспоминается психологическая статья о типичном поведении родителей, чьи чада вырастают и сами обзаводятся семьями: многие родители рассказывают партнерам выросших детей всякие небылицы — про блюда и развлечения, которые их деточка якобы обожала (а на деле терпеть не могла), про невиданно теплые отношения в семье (на деле отношения могли оказаться какими угодно, вплоть до плохо скрытой неприязни), про духовность, явленную деточкой в юном возрасте (и более никогда не наблюдавшуюся)… Психологи утверждают: стареющим родителям хочется быть полезными, хочется хорошо выглядеть в глазах молодых, но в результате они всего лишь начинают глупо врать. Точно так же, по-стариковски порою врет писатель, пытаясь получше выглядеть и быть полезным для ширнармасс, а также критик, который «рекомендует».
Меньше рекомендовать надо. И больше — работать адекватным оценщиком качества текста, без «маркетинговых ходов» и «перекрестного опыления» похвалами, рекомендациями и номинациями внутри литературной тусовки. А то из полученного таким опылением ГМО с крысиными генами уйдут последние оттенки не-крысиного вкуса. Уже практически ушли — недаром публика забывает «модненьких гениев» сразу после того, как вы их рекомендовали.
