Продолжим тему предыдущего «дао критика». Как выяснилось, на очереди того, что писатель якобы должен в первую очередь передать читателю (очевидно, на пальцах, если учесть предложение г-на Сенчина не обращать внимание на «блох»), а критик должен проанализировать в качественной рецензии — итак, на очереди у нас идея.
Люк де Клапье Вовенарг, французский философ, писатель и моралист, почти триста лет назад сказал: «Самая новая и самая самобытная книга та, которая заставляет любить старые истины». Но как, спрашивается, заставить читателя полюбить хоть какие-нибудь истины? Посредством чего?
Признаюсь, я и к идее так же равнодушна, как к сюжету — главное, чтобы та имелась в наличии. Сейчас не только сетекритики, но и профессиональные критики (или считающиеся таковыми) любят поговорить (а то и побякаться друг об друга) на тему моральности/аморальности идеи, выраженной семо и овамо. Особенно забавны поиски моральной идеи в чем-то, похожем на гальванизированный труп чудовища Франкенштейна. Мечта безумного ученого «давать вторую жизнь телу, которое смерть уже обрекла на исчезновение» исполнилась, браво. Вот только эта жизнь такова, что лучше бы ее вовсе не было. Сотню раз переписанная книга, сшитая из кусков давно мертвых произведений и оживленная если не ударом молнии, то издательским повелением: «Встань и ходи по прилавкам!», вряд ли может считаться живой и полноценной. Впрочем, так же, как своеобразная мораль детища Франкенштейна не может считаться человеческой.
Между тем подобных големов — 99,9 % всего, что нынче издается. Мне все равно, положительна или отрицательна идея книги, позитивна или негативна (нынче эти синонимы неравнозначны, вот так-то), поддерживает власть или оппозицию, ратует за духовные скрепы или крушит их, сомневается в «скрепцах»-традиционалистах, выдвигая альтернативных носителей морали, или не видит без радетелей нравственности будущего для России… В любом случае идею можно воспринимать лишь через художественные средства. Если они убоги, то идея кажется столь же убогой. И нужно существенно поработать над публикой, чтобы та превратилась в пипл, который хавает. Но данная работа, похоже, уже проделана. Остается только сеять на вспаханной ниве. Дрянь какую-нибудь, плевелы вместо злаков.
Бывает и так, что идею, лежащую на поверхности, сами критики описывают с поразительной глупостью. Хочется настучать очередному придурку по голове подарочным изданием разбираемого произведения. К юбилею Мелвилла некто Д.Леховицер весьма почтительно переписал биографию, а про сам величайший американский роман выдал: «Прибавьте к этому несколько странный сюжет: главный герой делит одну кровать с каннибалом-гарпунщиком, капитан Ахав страдает маниакальной обсессией по киту, откусившему его ногу (разве киты так умеют?); человек, подобно святому, распят на спине кита; единственный выживший моряк бороздит океан верхом на гробу». Да, киты что-нибудь откусить могут, особенно кашалоты. И не только гигантским головоногим. Кашалоты, образующие гаремы, часто дерутся за самок, сталкиваясь головами и нанося друг другу серьезные травмы зубами. Могут и человеку конечность откусить. А вот может ли человек «страдать маниакальной обсессией»?.. Что это вообще такое — маниакальная обсессия? Масло масленое?
Неудивительно, что критики, теряющие литературный вкус, слух и чутье, старательно опускают стиль ниже плинтуса, умаляя его значение среди оценочных категорий художественного текста — ведь они, племя зоилово, и сами не в состоянии выдержать стилистическую чистоту и безошибочность своих статеек…
Ну а в отношении идеи «Моби Дика», отметила Синильга, критик нашел актуальный трендик: сексменьшинства есть, нацменьшинства имеются, инвалид также присутствует… Женщин только не хватает. Феминистски настроенных, защищающих свои права суфражисток, например. Иначе Д.Леховицер рукоплескал бы, вероятно, первым проявлениям толерантности в американской литературе. Стоя. Притом, что мистические, библейские аллюзии «Моби Дика» были бы понятны и каннибалу-гарпунщику, буде Квикег собрался бы прочесть эту книгу. И они не более странны, чем сюжет любой притчи. Любой. Впрочем, что объяснять современному критику, который ратует за идею, как одержимый, а получив ту идею в руки, неспособен ее углядеть?
Без главной мысли книга не состоится, что с текстом ни делай. При наличии хорошего, интересного литературного стиля это будет всего лишь эксперимент с формой, при отсутствии стиля — очередная горка бумажного или пиксельного мусора. Как я уже говорила по поводу визитов личностей, извлекающих страсть какие философские идеи даже из фанфиков, вынести за скобку то, что это НЕ литература, и обсуждать оный опус как литературу для меня неприемлемо. Да и согласна я с Марселем Прустом: «Можно сделать довольно ценные открытия как в «Мыслях» Паскаля, так и в рекламе мыла». Однако реклама мыла не станет произведением искусства оттого, что кого-то пробило на инсайт после ее прочтения/просмотра. Dixi.
Что же касается интонаций… Что вообще имеется в виду? Интонация не в голосе, а в тексте возникает у исключительно талантливых писателей, виртуозно владеющих литературным языком. Без этого умения всё, что создает среднестатистический аффтар — нытье и похвальба. То с диминутивами переборщит, сюсюкая и рыдая над «одноногой собачкой», то каждое движение своей души опишет с неизъяснимой гордостью, то устроит еще какое представление под названием «Инфантил в центе мирозданья». «Истерику бы, — подумала Марыськина. — Если уж чем выдвинуться, то истерикой». Подобное нельзя назвать интонацией, перед нами не более чем манипуляция публикой — и самая примитивная.
Вот почему средоточием художественности я считаю именно стиль. А чтобы стиль был хорош, его надобно оттачивать. Все эти, как их ласково назвал товарищ Сенчин, так легко меняющий воззрения, «ляпы, смысловые нестыковки, нелепости, неграмотно составленные предложения» — не что иное как показатель дурного стиля. А значит, автор либо неумел, либо бездарен, либо и то, и другое вместе.
Кстати, так думаю не только я. Ф.М. Достоевский в статье 1860-х годов «Г-н —бов и вопрос об искусстве» бурно спорил с Добролюбовым относительно того, может ли недостаток мастерства у писателя компенсироваться утилитаризмом в отношении искусства. Оппоненты рассуждали, как добиться использования произведения в этических целях или в целях просвещения и как при этом не понизить уровень литературности. Прервала их спор смерть Добролюбова. Можно сказать, писатель с критиком так и не договорили, компенсирует ли этическая польза, приносимая читательским массам, плохо прописанный автором, недостоверный образ — или, наоборот, компрометирует всю идею «манекеном, обернутым в цветные лохмотья».
Русский классик не был к молодой писательнице ни добр, ни снисходителен: «Думая представить всю трагическую сторону судьбы бедной Маши под условиями крестьянского быта, она (Mарко Вовчок — И. Ц.) привила ей такие понятия, вложила такие мысли в голову, что нельзя не подивиться детской наивности рассказчика. От трагического до смешного — один только шаг; самая чистая теория, приложенная без уменья, без художественного такта к подставной личности, — доходит до карикатуры, делается похожей на манекен, обернутый в цветные лохмотья. Смешно, кажется, доказывать всю ложность характера Маши, всю невозможность такой личности, уже не говорим между крестьянами, но даже в среде более развитой <…> Только одни слепые поклонники Марка Вовчка не заметят ребяческой незрелости в создании лица Маши».
Ну так то же Достоевский, ему можно критиковать стилистические ляпы, смысловые нестыковки, нелепости образного ряда… А нонешние — зась! Придется поговорить отдельно о том вопросе, который, собственно, и задает Елена Иваницкая в том посте, с которого начался очередной виток «дао критика»: нужны ли вообще отрицательные рецензии?
