— Как это? — спросила Алиса.
— А вот как, — отвечал Грифон. — Мы с моим учителем, крабом-старичком, уходили на улицу и целый день играли в классики. Какой был учитель!
— Настоящий классик! — со вздохом сказал Квази.
Приключения Алисы в Стране чудес. Льюис Кэрролл
Разговоры о современном искусстве неизбежно приводят к желанию это самое искусство с кашей съесть. Причем дипломированного-то искусствоведа трудно обвинять в мещанском невежестве и непонимании прекрасной (аж мерзит) современности. Я это самое искусство «вне классики» преотлично понимаю, но именно потому, что я его понимаю, я его не уважаю. Ну а любовь для критика и вовсе дело ненужное. Я способна разобрать и нелюбимое, отдавая должное сильным сторонам лично мне несимпатичного произведения. Другое дело, что это должно быть произведение, а не перформанс с единственной целью — помочь приподняться очередному нелепому существу, вообразившего себя, например, поэтессой и лесбиянкой, то бишь феминисткой. И никто, глядя на то, как это существо бодро принимает деньги из мужских рук и бездарно ноет о тяжелом детстве, не спросит: а почему, собственно, вот это вот — поэтесса и феминистка?
Недавно наступил период переосмысления недоосмысленного в прошлых постах. Рассказала я давеча в посте о прогулках про барельефы и вывески на шехтелевской типографии «Утро России», построенной аккурат на заре Серебряного века — и невольно пропустила пассаж о том, какая горькая ирония заключена в этом противопоставлении «утра» и «заката» если не России, то русской литературы уж точно. Действительно, в обрамлении своей истории, неуклонно меняющейся от трагедии к фарсу, они и смешны, и трагичны. Так, на памятнике архитектуры и развития печатного дела, видно начало того развития и его конец.
Поистине великий архитектор Шехтель строит здание типографии, украшает его фасад нравоучительным барельефом с надписью: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Что можно сказать на сей счет сто лет спустя? Ну да. Покоится-покоится, пока не упокоится. Усталый пахарь (Сизиф с ярмом?) рано или поздно упадет в проведенную с великим трудом борозду, а что будет с типографией? С литературой русской что будет?
Да ничего хорошего: в ее обители откроется букмекерский клуб. А что такое букмекер? Профессиональный спорщик, принимающий денежные ставки с заранее оговоренными вероятностями. Букмекер ставит деньги, берет деньги и облапошивает народ на всём: на скачках и на бегах, на результатах спортивных, финансовых, погодных, политических, культурных и прочих событий. Похоже на то, чем занимается окололитературная тусовка, превратившая литературный процесс в тотализатор? По-моему, очень похоже.
Оскар-Ярд — песочница для боярских сынков, радостно играющих не только в сыщика Холмса и доктора Ватсона, но и в Уильяма Кидда и Эдварда Тича. (Хотя не думаю, чтобы этим бойким личностям были знакомы имена их исторических предшественников, что ничуть не мешает господам букмекерам заниматься тем, чем современный, гм, предприниматель и занимается. А для почета и признания меценатствует, отдавая часть каперской добычи на поток и разграбление интеллигентской прослойке.) Хорошо хоть слоган свой пиратский при входе не вывели — такими же золочеными буковками. Что-нибудь вроде «Jedem das Seine». Есть в этом соседстве вывесок и девизов что-то циническое, как говорили сто лет назад. Какая-то наглядная демонстрация, от чего мы начали путь и к чему пришли. С чем себя и поздравляем.
Стратегии такого рода не могут не привести к зарождению букмекерских, авантюрных начал в творческой среде. И в околотворческой, куда ж без нее.
Гляньте, как доминатриса наша, Милитриса Кирбитьевна Юзефович, букмекерствует. При этом в ее собственной деятельности невооруженным глазом виден заказ на унижение, а в идеале и на уничтожение русской литературы. Причем начиная с классики (которой мадам якобы обучали в приличном вузе, не в педагогическом, где дипломы выдают, как кот Бегемот говаривал, кому попало, хотя стоило в лицо посмотреть и нипочем не выдать): «Страна большая, а русская литература очень маленькая… Даже классическая литература наша очень великая, но не очень большая: если мы начнем перечислять великих, ну или просто важных английских писателей XIX века, мы устанем. А чтобы пересчитать русских за тот же период, нам хватит пальцев двух рук и одной ноги».
Правильно В. Лорченков предположил, что у бордель-маман нашей критике на ноге как минимум двадцать пальцев: в позапрошлом веке больших русских писателей было десятка три, не меньше. А вот важных (но не великих) английских писателей (включая поэтов) было аккурат дюжина-полторы. Шестипалых рук и одной ноги уж точно хватило бы. Уж поверьте специалисту, писавшему диплом и диссертацию по искусству викторианской Англии. Влияние она оказывала большое, не спорю, Британия была сильна. Однако качество ее литературы не идет в сравнение с уровнем литературы русской.
Синильга, спасибо ей, привела цитату из рассказа Юрия Нагибина «День крутого человека»: «До чего же велика и неохватна русская литература, — внезапно умилился Лесков, — если такой талант, как Терпигорев, не принимается в расчет вершителями литературных судеб! Да и сам он отнюдь не по-ноздревски, с трогательным смирением считает себя журналистом, а не художником слова. А ведь в первоклассных западных литературах автор под стать Терпигореву был бы ох как на виду! В Германии он наверняка памятника бы удостоился, во Франции стал бы одним из бессмертных, а в Англии — каким-нибудь баронетом. Хорошо звучит: баронет Терпигорев или баронет Атава! И стоит этот несбывшийся баронет на углу Невского и, ничуть не сокрушаясь несоответствием своего дара с признанием, довольный собой, заведшимися свободными деньжонками и еще не отказавшим пищеварением, прикидывает, где бы и с кем бы почесать языки за графинчиком холодной водки и острой закуской. Ах, русские, русские люди, неведомо для самих себя и не гордо несете вы в смутном существе своем громаду российских просторов, неохватную ширь вскормившей вас земли. Потому все так крупно в вас: достоинства и пороки, талант и небрежение им, буйство ума и умственная лень, размах и щедрость».
Но откуда хвалящейся своим знанием литературы, в частности, античной (относительно какового у меня столько же сомнений, сколько и относительно филологического образования Юзефович-филь: уж не куплен ли дипломчик? по дешевке), мадам Гэ знать, а главное, уважать Лескова? Она занята тем, что лепит мастриды про «главные десять книг своей жизни» — и по мастридам сразу виден убогий уровень «главного критика нашего культурного пространства».
1. Владимир Короленко. История моего современника
2. Джон Р. Р. Толкин. Властелин колец
3. Кадзуо Исигуро. Не отпускай меня
4. Ивлин Во. Возвращение в Брайдсхед
5. Петр Гуляр. Забытое королевство
6. Мариам Петросян. Дом, в котором…
7. Арундати Рой. Бог мелочей
8. Лев Толстой. Хаджи-Мурат
9. Эмили (так у Юзефович) Бронте. Грозовой перевал
10. Джозеф Конрад. Лорд Джим
Что-то никаких гомеров-еврипидов в списке «записной античницы» не видать… Да и сами видите, из великих — один Лев Николаевич Толстой, и с того взят лишь образ «тюрьмы народов», рассказ о чеченской, как сейчас говорится, русофобии: «Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость…» — как, должно быть, грело сердце либеральной тусовки подобное описание русских и отношения к ним кавказцев! Очень актуальненький выбор. Если же поглядеть на значимых англичан, то их трое: Ивлин Во, Эмилия (в РУССКОМ языке ее имя пишется так; «Эмили» — сокращение по типу детского имени, малоуважаемый и малограмотный критик) Бронте да Джон Рональд Руэл Толкин. Не о качестве текста речь, просто эти авторы оказали определенное жанрообразующее влияние на литературу. Остальные писатели по праву могут претендовать на положение второ- и третьестепенных.
Ладно, предположим, мадам Гэ в очередной раз предложила вниманию публики разряд «амнепонра»/»вы такое ваще не читали». Возможно, это просто пи…иар. Подборка с целью продемонстрировать, как некая Марьям, изданная аж десять лет назад, лихо, точно моль в компьютер, забралась в главные книги целой жизни как бы профессионального как бы критика. Учившего античную литературу на филфаке и читающего под сотню, если верить уверениям, книг в год. Вспоминается стон народный (снова Лорченков): «…за какие, Боже, грехи, ты послал это косноязычное чудовище — не в Сороки, где на цыганском базаре она смотрелась бы идеально, на своем месте, — но в Москву, гадить в то немногое, что осталось от русской литературы». Подозреваю, что грехи те перед какой-то иррациональной сущностью зело велики. Это же просто эриманфское чудовище, правда, не вепрь, а свинья. Попутно загадившая русскую литературу своими протеже до состояния авгиевых конюшен.
Синильга по этому поводу пишет: «У Пришвина в дневниках есть чудесное выражение: «согласованность пигмеев». Гулливера давно убили, а они всё ползают по мёртвому телу, всё плюют на него, забираются в ноздри и кричат оттуда, как из пещеры: «Он был очень маленький!» Очевидно, подобные «критики» не в силах понять: и после смерти своей гигант не превратится в зверушку малую. И через тысячи лет его останки будут останками гиганта.
Кого же современная критика пытается впихнуть, протолкнуть, не побоюсь этого слова, присунуть публике через усердный пи…ар посредством юзефовичей с присными? Кто они, эти новые прометеи русской словесности? Как всегда, оставлю этот вопрос для продолжения цикла. Уж больно велик.
