Наткнулась в недрах инета на предупреждение (а может, на рецепт, как нам избавиться от пресловутых «любимых авторов») — и поняла, что корпоративного чувства во мне ни на грош. Есть, знаете ли, такая форма солидарности — гендерной, профессиональной, возрастной, еще какой-нибудь, когда вы заступаетесь за человека, даже если не разделяете его взглядов, зато разделяете взгляд на него как на полного мудака. Но он же с вами из одной когорты! Когорты женщин, писателей, восьмидесятников, гуманитариев… И вот вы, движимые чувством «Да, он сукин сын, но он наш сукин сын», принимаетесь защищать нечто, чему с удовольствием и сами бы ввалили, щедро, не скупясь.
Мне кажется, корпоративная солидарность есть разновидность чувства «спердобейся». Я не раз говорила: читатель и критик отнюдь не обязаны быть писателями, чтобы составить мнение о книге. Для этого достаточно определенных навыков чтения — но их у публики, увы, все меньше и меньше. Они и у писателей понемногу иссякают. Отсюда и происходит то явление, которое я (и не я одна) называю глухотой к тексту. Попробую объяснить, как именно эта глухота возникает.
Начинается всё с изменения роли книги в жизни читателя. Книга больше не учитель и даже не источник ценной информации. Ей прощается гораздо больше и спрашивают с нее не так строго — но и роль ее намного скромней. Раз она не учитель, то и не авторитет, а коли не авторитет, то кто? Остается признать: в последние десятилетия во множестве появились книги-прощелыги, которые лишь притворяются стоящими читательского внимания, а на деле — гопота гопотой. Отжали несколько сотенных и рады.
Мы и сами не замечаем, как представление о чтении меняется вместе с читателем. Например, меняется скорость формирования впечатления от прочитанного. Она поменялась даже у меня, причем буквально на глазах. Еще несколько лет назад я считала, что для составления мнения о тексте нужно прочесть хотя бы пятнадцать процентов содержания книги (а это, как правило, три-пять глав). Сейчас кажется: и трех-пяти страниц, а порой и трех-пяти фраз достаточно для понимания, кто и зачем создал сие на потребу или… на непотребу.
Все оттого, что в наши дни происходит расслоение литературного уровня, подобное расслоению уровня доходов населения: кто-то выходит в миллионеры, кто-то впадает в нищету. И пускай миллионеры оказываются калифами на час, а нищие духом разбогатеть не торопятся — уровень все видней, все меньше требуется усилий для определения, кто перед тобой.
В былые времена качественные редактура и корректура помогали спрятать невеликие способности автора за тем, что написано не им, а человеком на порядок грамотнее. Сегодня редактура, да и редакторы понемногу опускаются на уровень аффтаров, теряя способность оценивать текст и замечать ошибки. Придумали себе правило: «Теперь так говорят, это современный язык» — и просачивается оно в профессиональную сферу. Неудивительно, что непрофессионалы давно действуют по этому правилу, а не по тем, что прописаны в учебнике русского языка. Как выражаются в подобных случаях малоталантливые и малограмотные аффтары, «если я стану грамотной, как Розенталь, мне можно будет взяться, наконец, за ученические упражнения?»
Ну что тут ответишь? Нет, нельзя. Тем более, что вы, как правило, не считаете свои упражнения ученическими. Иначе и двойки, за них полученные, переносили бы спокойней, со стойкостью школяра, а не с возмущением готовенького, но непонятого гения. А самое главное, школяру приходится зубрить и делать работу над ошибками. У него, в отличие от малоталантливого гения, нет ни единого шанса утешительно соврать: «теперь так говорят», «мне все завидуют».
Что же касаемо зависти, хочется в очередной раз объяснить молодым и немолодым авторам и аффтарам, издатым и сетеватым, с десятками хомяков и с тысячами, с влиянием в соцсетях и без оного: завидовать можно хорошему. Хорошему тексту, хорошему уровню, хорошей славе, хорошим перспективам. То есть всему, чего книгоиздательский бизнес сегодня предложить не может, не в том он положении. Иначе, думаете, книгоиздат ставил бы личико Донцовой на свои страшилки о близящемся конце современной литературы? Уж нашел бы кого почище, наверняка.
Конечно, зависть существует. Но я бы посоветовала МТА (а их так и тянет прикрыться от критики щитом с девизом «Вы все мне завидуете!») научиться чрезвычайно полезному навыку — оценивать собственные тексты. Хотя бы на самом примитивном уровне, по количеству ошибок, речевых, фактологических, орфографических, по дефектам стиля, названия которых современный писатель не знает, однако текст ими пересыпает в изобилии.
Про самые распространенные ошибки — в наречиях — я писала в «Уроке прикладного русского языка», про фразеологические — в «Литературной премии Дарвина». И что-то мне подсказывает: никто из младоавторов не засел за изучение правил, изложенных более чем доходчиво.
А раз так, то пора мне ставить среди выдуманных примеров цитаты из предложенных мне на разбор работ. Дабы мысль моя доходчивей была.
Не знаю, откуда вообще взялась, например, дивная манера ставить запятую между подлежащим и сказуемым: «храбрый могучий воин, погиб в схватке», «закатное солнце, светило в окно». Откуда здесь запятая? Какого черта она здесь делает? Или привычка выделять запятой обстоятельства: «с некоторым злорадством, я включил дворники», «за неполный час, ее достали», «вместо привычно льющегося потоком текста, сплошное шипение свободного эфира» — и это при том, что перечисление, требующее запятой, отчего-то оной не удостоилось: «один попал Свете в глаз а другой в грудь». Или не менее дивная привычка отделять запятыми причастие перед словом, к которому относится: «бледная от волнения, девушка» — это что, перечисление, послужной список? Бледная от волнения, девушка, 90-60-90, такса 500$ за дефлорацию?
Остается только одно — дать всем, кто любит побаловаться запятыми, ссылку на соответствующий раздел Грамоты.ру, пусть сядут и вызубрят правила. Правда, это мне кажется: коли хочешь быть майором, то в сенате не служи писателем, то выучить дюжину уроков по расстановке запятых — не самая большая нагрузка. Но, как я убедилась, младоаффтары охотнее описывают свои планы, где запятые вконец охамели: «Не, творить спецом для того чтобы понять себя, а понять себя, взглянув на результат своего творческого акта» (с), чем сядут на задницу да почитают столь полезный сайт. Да вдобавок объясняют: они, дескать, никуда не торопятся. И это, замечу, в данном конкретном случае — после четырех лет корявописева. Черепаха по сравнению с таким Ахиллесом — баллистическая ракета.
Залог грамотности — умение разбирать сложные предложения, строить схемы, понимать, что к чему относится и что с чем связано. Я бы посоветовала всем, у кого проблемы с пунктуацией, на досуге заняться синтаксическим разбором, он сильно повышает уровень грамотности. Хорош уже надеяться на интуитивное постижение истины, на волне инсайта вы запятые не расставите.
А для полноты понимания, какая часть речи к какой относится, желательно еще и смысл предложения видеть. Это избавит не только от ошибок пунктуации, но и от ошибок стилистических. Названия их помнят в основном специалисты, но содержимое понятия известно всем. По крайней мере всем пишущим и читающим. Проблема стилистической ошибки в том, что она, в отличие от ошибки грамматической, не безусловна. Не существует правил, категорически запрещающих тот или иной прием. Вопрос исключительно в том, прием это или промах.
Среди стилистистических ошибок наиболее распространенные — ляпалиссиада, плеоназм, тавтология, разные варианты речевой избыточности, нагромождение заведомо очевидных фактов, граничащее с абсурдностью. Мертвый труп, лежащий недвижимо, потому что покойник. Молодой юноша. Юная девушка. Брутальный воитель. Притом, что многие словосочетания (та же «юная девушка») настолько прикипели к сознанию, что мы не замечаем их избыточности. А там, глядишь, и появляется в обществе привычка именовать девушками взрослых дам за тридцать, отнюдь не девственных и далеко не юных. Вот и прилагательное оказывается при деле. К тому же избыточность описания может быть намеренной, иронической.
Амфиболия, она же анаколуф — смешение понятий или такое построение предложения, когда неясно, к какому из слов относится очередная часть предложения. Например, подлежащее в именительном падеже трудно отличить от прямого дополнения в винительном падеже: «кормление крокодила Хуфу» — и как узнать, фараон ли кормил крокодила или крокодила кормили фараоном? В случае амфиболии-анаколуфа бывает, как из речей Швондера, непонятно, кто на ком стоял. Подобное встречается даже, например, в переводах Маркеса: «Даже если мне нечего писать, я каждое утро сажусь за этот стол с упорством, достойным лучшего применения, поскольку из-за него я пропустил столько любовей» — из-за стола? Очевидно, что нет. Но путаница налицо.
Также часто встречается солецизм, привычная неправильность речи. Каждый раз, видя в текстах молодых авторов все эти чертовы «просить прощение», «день рождение», «сколько время», я испытываю желание настучать косноязычному МТА по голове, попутно объясняя, что надо вопрос задавать, задавать вопрос: просить чего? день чего? сколько чего? — и ставить дополнение в требуемом падеже, а не в каком попало. Настучать и отправить читать классику. Чехова! Ибо задрипанное МТАшное «глядя в его глаза, моя рука дрогнула» вовек не затмит незабвенное «глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа». Однако если подобная фраза употребляется намеренно, это уже риторическая фигура, эрратив — он показывает, что произносящий фразу не слишком владеет русской речью. «Мне совестно, как честный офицер» — Скалозуб невеликий ритор, прямо скажем.
Ну и, разумеется, катахреза, сочетание слов с несовместимыми буквальными лексическими значениями. Тоже употребляется как намеренно, так и случайно. Недавно один из участников игры в «Чепуху» заметил: «старых юношей не бывает» — и я немедля вспомнила шекспировское: «Ты, пожилой ребенок!» В реальности-то их не бывает, а вот в литературе… Однако употребленная по небрежности, по недомыслию, катахреза становится ошибкой. Конечно, бывает так, что и море горит, и идиоты гениальны, но одно дело катахреза как художественный прием, другое — как писательский недочет.
То же можно сказать о любой стилистической ошибке — будучи употреблена с четкой целью, она превращается в троп. Вброшенная в текст случайно, без всякой цели — недочетом. Поэтому в каждом конкретном случае надо разбираться, был ли это авторский замысел или нечаянная путаница, излишество.
