Семь лет назад умер писатель Майкл Ши. Ему не исполнилось и семидесяти. Всегда хочется, чтобы талантливые люди прожили подольше, успели побольше. Майкл Ши успел много, не успел одного — стать знаменитым в наших российских палестинах. Увы, но имя Майкла Ши знают лишь узкие круги ценителей хорошей фэнтези. И эти круги с каждым днем все уже. В 70-е годы прошлого века западным критикам казалось, что по литературе прокатился вал фэнтези, зачастую подражательной, топя в себе талантливые, новаторские произведения. Что ж, посмотрев на грязевой поток, не ослабевающий в родной фантастике второе десятилетие, могу сказать критикам того времени: мне бы ваши проблемы, ребята. Мне бы. Ваши. Проблемы.
Ибо сегодня всякий, кто осмеливается любить фэнтези (а многие с гордостью заявляют о своем презрении к этому жанру в целом), вынужден любить не жанр, а несколько имен, крохотный пятачок суши посреди бескрайних болот, где привольно множатся четырехрасье и попаданство, магошколота и вечновойнушка. Сколько ни повторяй: и заезженную схему можно вывернуть живой стороной наружу, так, что она заиграет новыми красками, а там, глядишь, заинтересует весьма привередливого читателя, — мне и самой все слабее в это верится. Уже наплевать, кто пишет очередное четырехрасье, ведущее само с собой тысячелетнюю войну, учит соплячье магии в специнтернатах и покоряется самовластию залетного Васи Пипцатого, крутого избранного неизвестно кем неизвестно зачем. Книгу с такими реалиями не хочется даже открывать, если ты не подросток телом и/или душой. Скучно.
За лесом подобных опусов порядочных деревьев не видать — в том числе баобабов и секвой. Я не знаю, как донести до читателя мысль: рецензия есть разбор книги, а не автора — и тем более не бренда и не тренда. Текст — вот что вам предлагается увидеть. Если, конечно, вы к этому готовы. Всех неготовых прошу проследовать на выход.
Легче всего показать достоинства действительно хорошей работы на контрасте (увы, многие любители фантастического жанра даже не замечают, в каком объеме поглощают штампы и клише, встраивая их в образ расово верного фэнтези), поэтому не откажу себе в удовольствии сравнивать достоинства работ Майкла Ши с принятыми в фантастике допущениями, якобы необходимыми для жанра.
Вначале книги Ши о похождениях вора по имени Ниффт Проныра кажутся умелой стилизацией под готический роман XIX века. Слог весьма похож: друг главного героя, хранитель всех его рукописей и биограф Шаг Марголд дает тяжеловесные предисловия к каждому приключению Ниффта, вступления наподобие тех, что мы всегда пропускали в детстве, приступая к поглощению приключенческих романов о колонистах, миссионерах, флибустьерах и кондотьерах. Юность более всего интересуется сюжетом. Ценить стиль и мысль люди учатся по мере взросления. Или не учатся — не всем в этом мире дано повзрослеть.
Язык вступлений Шага Марголда одновременно четкий и запутанный. Только документалисты, летописцы, репортеры истории ухитряются совмещать в себе умение выявить суть — и стремление все отчаянно запутать. Наверное, так проявляется желание рассказать о герое повествования побольше, раскрыть его для читателя — и побольше утаить, чтобы читатель не забросил повесть после первых страниц, узнав все, что ему требовалось знать. Поэтому Шаг Марголд замечательно путает следы, заставляя читателя спрашивать: почему, зачем, отчего? Хитрец.
В возрасте тринадцати лет он обманом втерся в труппу странствующих акробатов, которая давала представления в его родном городе, и сделался у них подмастерьем – так началась его славная карьера, которая заводила его в самые разные уголки земли, но так и не привела домой. — А почему? — интересуется публика. Вот ты и попалась, дорогая.
Ниффт Проныра, сколь ни удивительно, на словах честен и открыт — дело прошлое, чего таиться-то? Да и вспомнить приятно, как чуть не умер — но ведь не умер же? Это особое, тонкое послевкусие мемуаров на грани хвастовства, столь ценимое авантюристами, отличается от грубой самовлюбленности сибсов Мэри и Марти Сью, как небо и земля. Данные Пронырой характеристики емки и объяснения точны, не зря же Марголд пишет о нем: «Если сам Ниффт и не был человеком честным, то он был человеком чести, а ожидать от вора большей моральной высоты занятие пустое«, — и друг отвечает ему особым, специфическим уважением авантюриста: «Ты самый бывалый из всех честных людей, кого я знаю«.
Числится за современными авторами такой грех, как совместимость главного героя и его окружения, больше похожая на зависимость. Все эти люди на втором плане — часть системы, параметры которой заданы протагонистом. И если ему требуется некое дополнение к себе, он получает его от второстепенных героев, не давая себе труда даже попросить — он словно дорогой клиент, чьи желания стараются предугадывать еще до того, как клиент их озвучит.
Мы с Халдаром так давно жили вместе, что я научился понимать его с полуслова, как в тот раз. Должен заметить, что друг мой был страшным идеалистом. Любя его, как родного брата, я всеми силами старался излечить его от этой болезни, но так и не смог. Его идеализм был воистину страшен. — Даже любимые друзья не становятся андроидами, ведомыми волей протагониста. Они могут мешать, подводить и иметь собственное мнение.
У Майкла Ши каждый герой — ничей. Персонажи не принадлежат ГГ, не бегают за ним хвостиком, в тоне Шага Марголда не слышно девичьего обожания, скорее уж удивление от того, насколько странное существо досталось ему в друзья: честный вор, вы только подумайте! И такой полезный… для истинного ученого. В персонажах ни следа приметы нашего времени — бескрайней преданности героев друг другу. Любовь, все превозмогающая, дружба на грани самоотречения, воинское братство, больше похожее на материнскую гиперопеку — ничего этого в романах Майкла Ши нет. Его вселенная осязаема и материальна, что в отношении чувств героев, что в отношении пресловутой МАГИИ, на которой, словно на лонже, повисает акробат, запоровший трюк под куполом.
Ниффт Проныра и его подельники не надеются на крепость лонжи. Они проверяют ее на прочность своими безумными авантюрами. Причем безумие этих авантюр имеет единственно возможное объяснение — азарт. В то время как излюбленная мотивация ГГ у многих авторов — страх. Герой в подобных книгах, как правило, ввязывается в опаснейший квест под влиянием шантажа: его семья/страна/мир погибнет, коли он не поднимет задницу и не побежит искать сильномогучий артефакт, побеждать темные силы, добывать урановую руду голыми руками и проч. Это подчас выглядит неестественно: большинство людей, узнав про грядущий апокалипсис, предадутся сладкому нихренанеделанию — они попросту не поверят, будто от них что-то зависит. Зато азарт — идеальное топливо для авантюр. Особенно для безумных.
И дело свое он любил ничуть не меньше, чем прибыль, которую оно приносило. Артистично украденная горсть золотых монет была ему дороже мешка, доставшегося даром. — Эта характеристика одного из друзей главного героя применима и к самому Ниффту. Его влекут сложные, головоломные, смертельно опасные дела.
Некоторые моменты в книгах — в частности, в романе «Идем же, смертный, поищем ее душу» — поражают своей, если так выразиться, кинематографичностью.
В фильмах есть сцены, которые каждый понимает по-своему и дает объяснения происходящему в меру своих представлений. Отчего-то в фантастике персонажи редко бывают настолько сложными, чтобы их поведение требовало расшифровки. Их принципы существуют скорее на словах, чем на деле. Полным-полно персонажей, декларирующих одно, делающих другое, думающих третье. И не от сложности, а, похоже, оттого, что автор сам не очень четко представляет собственных героев. Особенно второстепенных.
Поэтому, когда один из напарников Проныры выбрасывает только что добытый хабар в реку, сам Ниффт приходит в ужас — и все-таки понимает, зачем это было сделано.
Не существовало для него другого способа доказать бескорыстную любовь к своему ремеслу, кроме как выразить совершенное презрение к золоту, которое он таким путем добывал. О, он был таким же мастером своего дела, как ты и я, Барнар, и невозможно было не восхищаться страстью, которую он вложил в этот жест. Но почему, спрашиваю я тебя, не мог он, как все люди, сказать что-нибудь красивое, вроде: «В искусстве мое истинное богатство, а золото – презренный металл», – и промотать его затем на столь же презренные плотские удовольствия, шлюх и жратву?
На фоне жадности, обуревающей современного фэнтези-героя, собирающего лут и не бросающего набитые вещмешки даже в ходе эпической битвы, жест Халдара кажется диким, нелепым. Но он совершенно в духе того, чей идеализм страшен, а желание ввязаться в новое дело сильней желания гульнуть после удачного предприятия. Тоска истинного авантюриста по великим подвигам, по невиданным приключениям не может не взять свою плату — золотом или чем-нибудь еще. А слова… среди таких, как Ниффт и его друзья, слова ценности не имеют.
Тем не менее Проныра умеет ценить слова. И потому его описания происходящего — не просто перечисление действий, в них есть то, чего современной фантастике столь явственно не хватает. Атмосфера. Говоря об этом параметре произведения, мы и сами порой не осознаем, насколько механическими становятся и дела, и реплики героев, когда им буквально нечем дышать.
Михаил Чехов в работе «О технике актера» писал о главенствующем положении атмосферы в сценической иерархии элементов: «…отдельные актеры с их чувствами не больше как часть целого. Они должны быть объединены и сгармонизированы, и объединяющим началом в этом случае является атмосфера спектакля. Спектакль, лишенный атмосферы, неизбежно несет отпечаток механичности. Дух в произведении искусства — это его идея. Душа — атмосфера. Все же, что видимо и слышимо, — его тело«. Читая подобное, можно прийти к выводу, что мы постоянно имеем дело с книгами-зомби. У них есть тела (и весьма обильные), но ни души, ни духа, ни иного животворящего начала в них не наблюдается. Авторы тоже это чувствуют и пытаются вдохнуть в книгу все, что под руку попадется, с помощью красивостей и надуманных параллелей. За метафорами не стоит ничего, даже смысла, даже нечаянного юмора.
У Майкла Ши все тропы работают на определенные задачи, раскрывая более глубокие планы реальности, чем тот, который читатель и сам видит. Когда герои подтрунивают друг над другом и сами над собой: «Точно впавшая в панику от появления непрошеных гостей домохозяйка, я начал судорожно прибираться. Высвободив меч Халдара из пасти мертвого зверя, я аккуратно вытер клинок о его же шкуру, потом принялся выволакивать волчьи трупы из пещеры наружу. Все это время я не переставал ворчать, ругаться и покрикивать, чувствуя, как воздух вокруг сгущается и дышать становится все труднее«, зритель осознает и надвигающуюся опасность, и отношение к ней человека бывалого. Сравнить отчаянную попытку выживания с поведением паникующей домохозяйки может только авантюрист до мозга костей, привычный к ситуациям опасным и попросту неконтролируемым.
