На смену Жучкам-Шариковым пришли Швондеры, члены уже не столько литературной, сколько политической тусовки. Это вам не кошек душить в очистке. Некто Георгиевская, упомянутая в посте про решение СВОИХ проблем за счет литературы, при всяком удобном случае лебезит перед Марией Степановой, расхваливая все эти «лицо спины наставя на назад»: «Ах, какой талант, Мария, ах, какая великая поэзия!» Искренне — или чтобы хозяйка «Колты» «гендерные штудии» Георгиевской у себя публиковала? Вполне возможно, что первое родилось из второго. Знаете, есть такие искренне лебезящие личности, прячущие истинные мотивы под хорошими, да так, что ни один психоаналитик не докопается.
Зато когда после вылизывания зада ее пустят «на площадку», Георгиевская научит читателя, как относиться к критикам, кои «девочек обижают»: «Характерно, что Кузьменков не способен представить женщину как субъекта…» (Как субъектА! Хороша альтернативная орфография в статейках «думающих в правильном ключе».) «Это всегда объект — неважно, мужского вожделения или мужской раскрутки. У критика не укладывается в голове, что Васякина может рефлексировать сама по себе, пробиваться сама по себе, что за её левым плечом не стоит издатель Илья Данишевский, нашёптывая кощунственные фразы, точно Мефистофель». Милочка, Мефистофель не стоит за левым плечом, он всего лишь литературный персонаж. За левым плечом человека стоит демон-искуситель, он же черт, персонаж мифологический, а не литературная его персонификация. Впрочем, откуда георгиевским знать разницу…
Нормальный, думающий человек в курсе, что нашептывать этим, прости Господи, секс-полициям ничего не требуется. А вот продвинуть-выдвинуть-организовать положительную критику… И не надо делать ротик куриной жопкой, мамзель Георгиевская. Не надо изображать, будто вы не знаете очевидного: премий не дают просто потому, что неизвестно кто из далекого Зажопинска прислал действительно хорошую книгу в наше столичное змеиное кубло. Связи нужны, связи, покровительство политических «мамок», членов (и других органов) литтусовки, родство с кем-нибудь, прочно сидящим в жюри, а лучше в нескольких. Иначе сиди со своей изнасилованностью в тринадцать лет на котлетках, разбросанных по могилкам, и не питюкай.
«Бабоньки, наших бьют!» — вопит Георгиевская по поводу объективной критики подобной писанины. Отличный способ нагнать толпу истериков обоего пола. Ну как же: «Статья Кузьменкова напоминает то памфлет из газеты «Правда» года этак семидесятого, то жёлтую прессу девяностых, то религиозную агитку «о вреде ЛГБТ». Тут тебе и обороты вроде «ядовито-розовая ориентация», и кухонная конспирология с непременным упоминанием Сороса, и ламентации о «хорошо продаваемых темах». Это феминизм и ЛГБТ». Вон, оказывается, против чего выступает Кузьменков, а вовсе не против откровенной хреновости стишат! Ах он злодей нижнетагильский! И конспиролог: говорит о «Соросе» так, будто бы эта организация существует!
Затем следует еще немного нытья про Эту Страну, дремучую и примитивную, не печатающую «тексты о лесбийстве»: «Насколько известно англочитающей публике, продаются они на Западе, а в странах третьего мира абсолютное большинство авторов, так или иначе затрагивающих подобные темы, только вздохнёт в ответ на вопрос о пресловутых грантах. Васякина, получившая премию «Лицей», пожалуй, единственное исключение». Мы с вами, оказывается, живем в стране третьего мира, где феминизм и ЛГБТ под запретом. Запрет выражается в том, что люди нетрадиционной ориентации не считаются в России уберменшами, а их произведения не выдвигаются на все премии и не становятся победителями всего навсегда вообще просто по факту наличия шестерки по шкале Кинси.
Литературное качество васякинских потуг у большинства так называемых критиков не получает никакой оценки, если что и оценивается, то лишь мифическая «новизна тематики». (Каковая не является новизной со времен Сафо, а ежели взять кого поближе, то Парнок и Цветаевой. Все слышали романс: «Под лаской плюшевого пледа»? Все. А ведь он про это самое, про роман двух поэтесс — и ничего, романс вошел в очень известный фильм давних, ужасТных советских времен.)
Ежели кто, будучи далек от радфемчика, не возмутится, ему можно индивидуально углей подсыпать, намекнув на ненАвисть кузьменковскую к пишбарышням (писательниц он, замечу, не презирает — лично убедилась; но что поделать, если пишбарышень тьма, а писательниц-то у нас раз-два и обчелся?): «Что г-н сочинитель (так Александр Александрович называет неугодных авторов) презирает феминисток, мы уже поняли, однако душа его широка, и он не признаёт пишущих женщин в целом. Кузьменков смотрит на них сквозь линзу гендера и видит, например, что «критикессы наши, как подобает девочкам, сделаны из пирожных и сластей всевозможных» («Алиса из Зазеркалья», Литературная газета, №146/2014) — типичный патриархальный приём, инфантилизация женщины с целью принизить её компетентность». Тогда уж запишите и меня в патриархальные мизогинисты. Я, если вижу инфантильную дуру, так про нее и говорю: дура. Или дурак. Так что я еще и мужененавистница.
Кстати, как быть с реальной некомпетентностью хоть тех же «попуганок», со слащавостью и невразумительностью их как бы критических как бы разборов? Не трогать святое — то, что пишут девочки? Так Кузьменков и мужиков не щадит. Вот только дико объективные «критики критиков» вроде Георгиевской подобных мелочей не замечают. Им же надо доказать, что их объект пятиминутки ненависти — мизогинист!
«Александра Николаенко, по его мнению, создаёт «непролазный артхаус», интересный только ей самой и двум-трём рецензентам («Нацбест-2017: в поисках неведомых достоинств», «Камертон», №92/2017). Поневоле задумаешься: я и мои знакомые, получается, те самые двое-трое рецензентов, хотя не публиковали текстов о ней?» — о, авотуменяторство, здравствуй! Как же без тебя, родимое, в нашей передовой (в плане некомпетентности мы точно впереди планеты всей) критике. Критерий «амнепонра», с дополнением «моей маме понра/моей тете понра/моей Хале понра» — он, конечно же, указует на профессионализм «рецензента, так и не опубликовавшего тексты о писателе». На кой ляд он тогда рецензент — неизвестно; рецензентом, если следовать нормальной, а не так называемой женской логике, являются те, кто пишет рецензии. И не надо про гендерные линзы, очки и прочую оптику: есть женщины, применяющие логику, а есть женщины, подменяющие ее демагогией или еще какой пакостью. Мужики, кстати, делают то же, так что женская логика — явление вне гендера.
«В финале обзора зоил имитирует истерику: «Я авторессу нет, не презираю, — я просто знаться с нею не хочу. Сейчас куда подальше зашвырну, чтоб впредь ее, манерную, не видеть, тоскливую и нудную притом. В топку!»» Почему же имитирует? Кузьменков пародирует защищаемую Георгиевской аффтарицу с ее причитаниями плакальщицы над гробом «дорогого усопшего». Даже бойкая (очень-очень бойкая) агент Николаенко по фамилии Горюнова, будучи уверена, что делает комплимент, охарактеризовала стиль своей подопечной как «речитативно-заунывный плач, как жалоба-выклик юродивого нищего, бредущего сквозь не замечающую, не видящую и не слышащую его толпу. А если вдруг кто и обратит на него внимание, то брезгливо отмахнется и отшатнется, не пожалеет, не подаст и копейки доброты и сострадания». Если даже ни разу не критик, а попросту мошенница Горюнова, писавшая о себе подложные резюме и приписывавшая себе несуществующие должности в издательстве «Питер» (с которым я работала много лет), заметила, что аффтар вовсю юзает «одноногую собачку», рыдает над сиротками и абьюзами, вместо стиля используя нытье — почему это не должен замечать критик? Потому, что он не одного пола с Горюновой и Николаенко — или потому, что это нытье не вызывает у него восторга?
Кто открывал «Убить Бобрыкина» (да и новый опус А. Николаенко «Федя»), тот согласится: манерно, нудно и тоскливо пишет предсмертная лауреатка «Русского Букера». Не припомнить ли заодно, как жюри данной премии в 2010 году, ожидая закрытия кормушки, наградило незабвенное «В афедрон не давала ли?» Е. Колядиной, так сказать, в качестве последнего плевка в лицо литературе… Не было ли последнее награждение таким же плевком? Вспомним цитату-другую?
«– Пора вставать! – сказала мать, прошла к столу, и занавески распахнула. За окнами крещенская густела синева, потрескивали стекла. Над швом бетонных крыш горой свинцовой толпились облака, отчетливо очерченные всполохом зарницы, в небесной проруби мерцало… Шишин с ненавистью посмотрел в окно, зажмурился, и в мягкой теплоте прижавшись к варежке щекой, свернулся в запятую. «Тихо у меня…» – шепнул, и варежка притихла.
– Мороз! – сказала мать. – К засушливому лету, вот увидишь. Посмотри-ка только, как разобрало к великодню! На Волочебник тянет, к Пасхе… Опять пораскидал! Порассувал! Нет на тебе креста, бессовестный такой, – бубнила мать, игрушки подбирая, – а мать ходи… кряхти.
И мать ходила и кряхтела:
– Теперь три дня, смотри, белья стирать нельзя, загадишь и ходи в гадье до Спаса…»
Или вот: «Магазин «Хозяйственный» через дорогу был, как все хозяйственные магазины. «Все хозяйственные магазины через дорогу. Почему?» — подумал вдруг, переходя дорогу. И испугался посредине, что светофор переключится, все поедут, и его раздавит насмерть. От страха опустил глаза и шел сутулясь, боязливо косясь на сонные дорожные столбы. Он светофоров не любил и турникетов тоже. В метро особенно опасно, возле турникетов — того гляди возьмут и треснут. «Схлопнут — и пиши пропало», — и турникеты проходил зажмурясь, удара ожидая, оглянувшись, думал с облегченьем: «Что, собака, съел?!» И если рядом не было людей, то дулю турникету показывал или язык».
А теперь представьте длиннющий роман, составленный из подобных… откровений. Утонувшая в слезосоплеразливе книга нечитабельна — разве что у вас имеются ОСОБЫЕ мотивы для прочтения. Например, мотивы критика, обязанного читать новинки и продирающегося через писево очередного графомана с отвращением и надеждой, что опус не слишком длинен. Или мотивы товарища по партии, обязанного поддержать свояка. Или мотивы не чужого человека, также обязанного поддержать и утешить даже откровенно бездарного, но близкого «литератора». Из таких соображений мамы юных слэшериц, точно волны прибоя, бьются о двери редакций, Литинститута и прочая с криком: «Моя девочка гениальна!» И везде сидят Кузьменковы-Кузьменковы-Кузьменковы, мизогинисты цисгендерные, гомофобы маскулинные. Не берут девочкин бред на публикацию.
Что там дальше вменяет злому критику в вину радфемно-лесбийская политиканка? «А самое страшное — «пишбарышень» публикуют и присуждают им премии. Кузьменков же давно оставил художественную литературу и сосредоточился на зоильстве». Привет тебе, о толстый сетевой троллинг, «спердобейся», «вызавидуете», «миллионы мух» и проч. Со своеобычным посылом, что писатель — тот, кого награждают (пусть и из тех соображений, с какими награждают колядИн и им подобных), а вовсе не тот, кто умеет писать. Гетерономный принцип, как сказал бы модный социолог литературы Бурдьё.
