Помню, как на фейсбуке в комментах у Иваницкой выступал некий защитник конструктивной критики aka толерантности (что смешнее всего, тоже технарь — еще один из преизобильного стада технарей с гуманитарными наклонностями): «Очень тонкая грань между конструктивной критикой и злой иронией. Сам этим грешу регулярно, но я не профессиональный критик… Толерантность трактуется как принятие «инакого». И не только других политических взглядов. Например, Вам нравится Лермонтов, а мне Пушкин, и мы не будем считать друг друга людьми с дурным вкусом. Толерантность не должна мешать полемизировать, она должна препятствовать унижению или насилию за иное мнение/вкус/позицию». На что Иваницкая скептически заметила: «Лично я понимаю толерантность в политическом смысле — и только в политическом. Моя толерантность состоит в том, что я поддерживаю свободу слова, выступаю против цензуры и против преследования граждан за слова. Моя толерантность ни в малейшей степени не заставляет меня «уважать» любое мнение и не мешает мне полемизировать».
Я же задумалась над тем, сколь ловко сторонники «конструктивной критики» обходят тот факт, что в современной литературе есть произведения (составляющие большинство), которые ниже всякой критики, в том числе и самой злой, неконструктивной и даже некорректной. По елейным увещеваниям можно предположить, что ходят вокруг всё Пушкины да Лермонтовы, «всё друзья да любовники и рвут желтые цветы». А не взглянуть ли увещевателю на лонг- и шот-листы разных премий, не снять бы с носа розовые очки?
Вчера Елена Иваницкая упомянула нового номинанта на премию «Национальный бестселлер», попавшего в короткий список. Воспользуюсь информацией из ее поста (хотя советую прочесть пост самостоятельно — и картина полнее, и обзоры Иваницкой интересны), поскольку автора сего точно читать не буду, как, впрочем, и большинство фаворитов «прозрачных литературных премий». К тому же данную личность я в Сети наблюдала и мнения о ней самого невысокого: психически нездоровый толстый тролль женского пола. Буквально (см. картинку к посту).
Псевдоним номинанта Упырь Лихой. Неприятное чувство возникает от одного только имени, которое автор вздумал(а) нацепить на себя, точно платье не по размеру. Для прилично образованных людей это примерно то же самое, что назваться Шекспиром или Мережковским. Эдакая дочь лейтенанта Шмидта. Жалко имени древнерусского писца-священника, оскверненного женщиной с лицом больного базедовой болезнью.
Книга странной дамы называется «Славянские отаку» (если кто не в курсе, так называются увлеченные чем-либо люди, в России слово применяют в основном к любителям аниме и манги); серия «Книжная полка Вадима Левенталя». Вероятный, как предполагает Е. Иваницая, победитель извергает из себя на бумагу (монитор) то, что критик характеризует не самым лучшим образом: «Чушь несусветная. Резина вонючая. Это ясно сразу, из дидактического предисловия Вадима Левенталя. «Да, многие сцены романа могут оказаться для неподготовленного читателя шокирующими, — раздумчиво и веско внушает издатель. — Шок может прежде всего выразиться в реакции отторжения». То есть — берегитесь. Если скажете хоть слово поперек, то вы читатель неподготовленный и шокированный. «Книги настоящих сатириков никогда не гладят нас по шерсти, — добивает возможных прекословщиков Левенталь, — читать их часто бывает неприятно и возмутительно. Что ж, Упырь Лихой — именно такой сатирик».
Здесь у меня, признаюсь, сразу же возникло отторжение всего: книги, автора, намерения возмутить меня, фраппировать и будировать. Спасибо большое, меня и не такие упыри фраппировать пытались. Будированная я. И вряд ли меня проймет, но время на всякую нечисть тратить не хочется.
Раньше отторжение возникало не на столь раннем этапе, а лишь при чтении первых глав (или первых страниц) «настоящих шедевров» за авторством номинантов, лауреатов и прочих назначенных в гении. А сейчас оно возникает при одном только предупреждении-рекомендации всяких левенталей и пустовых. Ведь и наивному неофиту ясно: его ждет море безрадостного кала, в которое советуют погрузиться из тех или иных соображений вроде роста духовности читателя. И точно, Вадим Левенталь обещает, что «читатель погрузится в новый для него язык. В этом языке — русифицированной смеси японского и английского — много новых слов, описывающих незнакомые большинству читателей реалии. Реалии эти имеют отношение в основном к порнографии и к маргинальным сексуальным практикам». Не обессудьте, левенталята, но эти слова я и из менее торжественно поднесенной «каки-отаки» (с) узнаю. Вернее, уже узнала и не вижу в сем приобретении ничего ценного.
«В предисловии «От автора», — сообщает Иваницкая, — «Упырь Лихой тоже предупреждает читателя, чтоб не взбрыкивал: «Эта книга не имела целью оскорбить кого бы то ни было по признаку национальности, половой ориентации, вероисповедания. Ее цель в том, чтобы люди забыли о своем национальном достоинстве и вспомнили о достоинстве человеческом. Герои книги думают и говорят неполиткорректно, если их слова вызывают отторжение, это нормальная реакция».
А потом триста с лишним страниц матерно-фекального бубнежа. С добавкой «русифицированной смеси японского и английского».
Приводятся и цитаты: «Коля зажмурил глаза, представив себе сотни нарисованных японских девок с сиськами самых разных форм и следами затейливой одежды на нарисованных телах. Он вспоминал шотакон и бару, мангу, где свинья ебет студентку, и додзински к Наруто. — Смотреть в камеру, шлюха».
«Для пущей культурности Упырь Лихой не забывает поминать фильм Пазолини: «Ты давай, мальчик из Республики Сало, — Москаль вытащил довольно крупный для русского член и обоссал Колю от челки до колен, он пытался попасть Коле в рот, но хохленок сжал губы. — Ну я пойду? — спросил Москаль. Коля рыдал, размазывая по лицу мочу».
На этой ноте нельзя не вспомнить другого фаворита крысиных гонок, букероносца с уролагнией А. Снегирева: «И я обоссал бороду печника.
То есть помочился на бороду печника.
Хотя, чего уж там, не помочился, а обоссал.
Нассал гаду прямо в бороду.
Так полил, что хоть выжимай».
Как я смотрю, золотой дождь нынче в тренде. Фикеры, правда, бесхитростно описывают его много лет (не верящие в древность этой, гм, литературно-сексуальной девиации могут погуглить). Причем практически в тех же словах, с той же интонацией и вообще… со всем тем гов… добром, что левенталева машинка премиальных выдать собирается продавать за новинку.
«Лёша приспустил трусы, положил слабую потную руку на затылок «саба» и принялся бестолково тыкать вялым членом в лицо Леонида. Маленькая капелька мочи выделилась из уретры и попала на губы «нижнего». Моча всегда волшебным образом действовала на Леонида, он стал возбуждаться. Судорожные, бестолковые движения Лёши даже показались ему несколько пикантными. И тут произошла катастрофа, Лёша испортил всё одной только фразой:
— Лёня, хватит, или ещё почморить? — тоненьким голом спросил он.
Этого Леонид уже стерпеть не мог.
— Блядь, уёбок, — Леонид прописал Лёше сильную оплеуху, от которой тот повалился на диван. — Ну хули тут сложного, блядь!» — Если привести этот фрагмент в качестве цитаты из упырицына произведения, будет ли он контрастировать с общим стилем? Каковой стиль нам пытаются поставить в строку как самое чистое, крепкое и годное сатирическое лыко. Однако его, оказывается, полным-полно в самодельной и вторичной сетературе…
А еще Упырь-Упырица пытается продать публике ужасный-преужасный инцест. Как говорят в фикерском народе, горизонтальный, между братиками.
«Дима целовал брата в шею и теребил его соски, Коля выгнулся и терся ягодицами о его эрегированный член. — Ну охуеть, у вас уже почти профессиональное порно. Не думали на этом зарабатывать?.. Еби его ртом, сука, всё собери. — А ты хули раскомандовался? — огрызнулся Дима. — Без тебя отсосет».
Не буду особо распространяться про фандом сериала «Сверхъестественное», половина слэша в коем посвящена главным героям, родным братьям (шутки об этом просочились даже в сам сериал: узнав про фандом, в котором они «together-together», старший из братьев с возмущением вопит: «Да они больные! Мы же братья!» — и серии этой лет… семь, если не больше). Просто принесу первое попавшееся. Вникните не только в содержание, но и в стиль — сильно ли он отличается от стиля аффтара, предлагаемого нам в качестве лауреата одной из двух оставшихся в живых главных литературных премий?
«Ремень со свистом рассекал воздух, звонко отскакивал от раскрасневшихся ягодиц. Джек смотрел на эту бесподобную вертящуюся задницу, слушал крики и стоны сына, чувствовал, что член мальчишки от активного обтирания об его коленки увеличился и затвердел. Джеку стало тяжело дышать. Вся злость уже прошла, уступив место безумному желанию. Он обрушивал удары уже не с такой силой, скорее, по инерции, не соображая, что пора бы остановиться. Ему хотелось, чтобы Брайан ёрзал своим стояком по его ногам, хотелось, чтобы он извивался всем стройным телом и кричал». — Тоже инцест. Но вертикальный. Отец с сыном.
В традициях фикоперства выпоротый и изнасилованный мальчишка только рад произошедшему с ним кошмару: «— Еби, тварь! Ненавижу! Убью! — кричал Брайан в пылу страсти. — Только не останавливайся! Боже, как я тебя люблю! — он заметался, стукаясь головой об кровать, почувствовав, что ещё немного и его анус, который так рьяно долбил отец, просто порвётся».
Есть и братские отношения, да к тому же в японском стиле с известными героями аниме: «И после этих слов все будто во сне. Вкус плоти брата, его стоны, руки, подталкивающие мальчика все ближе к его телу, дрожь, бегущая по телу самого Саске. Мальчик даже кончил, как только стал пробовать что-то делать так, как дядя в фильме. И он не понимал почему. Не понимал отчего так хотелось сосать член брата все быстрее и быстрее». — Отличие состоит лишь в том, что сетераторы предпочитают описывать порнушку со свадьбой в конце, а номинанты того-сего — горькое горе от унижения и осквернения чистой души персонажей.
Впрочем, фикеры тоже пишут про горькое горе, но реже. Ведь публика идет к сетераторам за щастьем, за любовью, вспыхнувшей после учиненного над виктимом насилия, и за стокгольмским синдромом, ведущим к образованию семьи, ячейки общества. Любители горя здесь в меньшинстве. У них же нет погорелых жучек и пустовых левенталей, направляющих массы к свету.
Есть и просто «hard porn» всех мастей и ранжиров, описанное с разной степенью корявости и «сатиризма» (сатириазиса?): «Я подразнил немного — то насаживаясь на пару миллиметров, то снова снимаясь, вертя попкой, когда парень сам начинал тыкаться елдой, требуя проникновения.
— Давай уже, гавнюк мелкий, — не выдержал Великий и блеснул потемневшими глазами.
