«Но он противник — лучше не бывает,
Ты упадешь, а он не добивает,
Ударишь в спину и не ждешь ответ.
Интеллигенту от себя спасенья нет!»
Конечно, интеллигент нынче не тот. А вот песня — аккурат из тех времен, когда интеллигенция была молода и верила в чушь прекрасную, которую несли… мы все. Именно к ней, к интеллигенции, мы хотели принадлежать — не приписаться, а принадлежать, стать тем, кто хочет переспорить пистолет. «Такой большой, а как дитя. Интеллигент!»
Именно она была нашей референтной группой, нашим социальным образцом. И мы многое сделали под ее эгидой. Мы всерьез верили, что работу свою надо делать хорошо — а вдруг кто-то пострадает из-за твоей халатности? Верили, что мы инженеры душ, а значит, надо быть осторожней… с чужими душами. Верили, что красть и доносительствовать, травить скопом и бить лежачего не просто плохо — непозволительно. Верили, что можно строить-строить и наконец построить, а не отнять, украсть, распилить и вывезти в оффшорную зону. Верили, что наши дела и принципы простоят века.
Думаете, мы не поняли, что время изменилось? Ха! Эпоха как даст под зад — летишь и понимаешь: кажется, ты что-то упустил. Мордой в мать сыру землицу хряп! — о, дошло: так то же смена эпох! Здравствуй, время Джафара.
После эпохи прекраснодушных заблуждений, после веры в светлое будущее, в прогресс этический и технический всегда приходишь ты. Разбойничье, темное, животное времечко. Простое и ужасное, как песенка Джафара, с первой строки, с первой цифры:
«Он безоружен — я всегда вооружен.
Сидел бы тихо, нет, он лезет на рожон.
Он хочет переспорить пистолет.
Такой большой, а как дитя. Интеллигент!»
Как же мы старались переспорить тот пистолет, еба мама. Истерили, разумеется. Истеря, лезли под пули, истеря, разочаровывались в народных вождях, истеря, разваливали то, что сами же и создавали. Во имя свободы! Во имя нового мышления! Во имя новой страны, очищенной от грехов прошлого! — надеялись мы. А вот хуй. Во имя Джафара!
«Интеллигент у нас в округе редкий вид.
Берег бы шкуру — он под пули норовит!
Мог долго жить — умрет во цвете лет.
А жаль, прекрасный человек — интеллигент!»
Джафар вечен. Могут меняться времена и нравы. Джафар уходит в тень, может, иногда уходит в леса и устраивает себе пикничок на природе, режет барашков, как проезжих, и проезжих, как барашков. Не, ну а чо? Он в своем праве: природа создала его хищником. Надо же хищникам кого-то жрать?
«Не я его, так он меня — закон таков.
Барашек травку ест для сытости волков.
В законах жизни исключений нет.
Не я законам враг, а он — интеллигент!»
Ох как не хотелось умирать. Только это нежелание и вытаскивало из привычки опьяняться иллюзиями. Разумеется, носить розовые очки и пребывать в слюнопускательной эйфории куда приятней, чем принять как факт: никому ты не нужен, свободный гражданин затраханной страны. Отныне ты сам отвечаешь за свое благополучие, здоровье, карьеру, хе-хе-хе. Совет тебе от Джафара: держи свой рот на замке и не отдавай в аренду свою задницу. Можешь, конечно, и дальше таскаться за первым встречным гаммельнским крысоловом, доверившись ему чуть более чем полностью. Да только все крысоловы со своими дудочками ведут по одному маршруту — в реку.
Джафар, вообще-то, был прав. Это было его время и его логика. Мы постепенно проникались ею. В наших головах кумулировались сомнения и несоответствия. Постепенно исчерпывался кредит доверия, разрушались привычные отношения, появлялся новый взгляд на вещи и людей. О чем вещи и люди не подозревали. Они-то думали, что мы вечно будем смотреть на них восторженным взором, неизменно будем целовать им ручки и клясться в преданности до гроба.
Однако гроб оказался не настолько далек, чтобы воспринимать его как фигуру речи. Под давлением странно двойственного ощущения: с одной стороны, мы чувствовали себя живыми как никогда, с другой стороны, это чувство пренеприятнейшим образом соседствовало со страхом смерти — словом, понемногу мы прозрели. И многое из того, на что в свое время почти молились, показалось всего лишь гилью, что по-старинному значит «вздор, мусор».
Противоставлять себя законам общества и законам природы можно тогда, когда они, законы, позволяют тебе поработать исключением. Подтверждая себя — тобой, удобным карманным исключением.
Время Джафара учило нас своим нехитрым истинам и несложным навыкам. Переломавшись, пошло легче. Научились и в спину бить, и добивать раненых, и обирать простодушных, и у своих воровать, и лизать сапоги — да что сапоги! Нечего и вспоминать про сапоги. Крысятничать оказалось ох как удобно. Поставили на счетчик — всегда можно наметить себе новую жертву и обобрать до нитки, приговаривая: подождите, поработайте еще, я все заплачу, как только спонсор пришлет транш-грант-подачку. За весь год вашей пахоты задарма.
И через некоторое время уже никого не удивляло, что весь из себя сертифицированный интеллигент О.М.Попцов увольняет тебя из своего издательского дома «Пушкинская площадь» без пособия и без объяснений, как недостаточно проникнувшуюся командным духом. Причем месте со всей командой (видимо, они тоже не прониклись). После полугодия неплатежа за нашу поистине площадную деятельность. Нуачо? Он интеллигент новой формации. И пишет книжечку под названием «Тревожные сны царской свиты». Хули ему думать про каких-то там людей, которых он обокрал — он инженер душ и видный деятель.
Или муженек известной в наших палестинах писательницы, полный ноль, мистер Галина Щербакова-Вам-и-не-снилось, решает взбодрить собственный печатный орган, устраивает мозгоштурмовые посиделки, договаривается о написании текстов для сигнального номера — и лихо проебывает последний этап переговоров с уже тепленьким спонсором. Пьян он был, что ли, этот мистер Галина? Или открыл меценатам бездны интеллигентского бреда по укурке? Словом, выдающийся специалист-журналист, чье имя давно и прочно заменено именем жены, слился и долго прятался от жертв своих деловых качеств. Очередное «я заплачу, как только найду нового спонсора».
Издатели «Питера» продавали права на наши книги за бугор и забывали сообщить об этом нам, зажав три сотни баксов законных отчислений. Черные допечатки «Питера» покрывали прилавки провинциальных книжных магазинов толстым слоем — но автор не мог надеяться и на то, что ему выплатят процент за один тираж. Издательство «Феникс» патентовало на себя слово «стерва» как торговую марку и запрещало писателю употреблять это слово в своих книгах. Главред «АСТ-ПРЕСС» Танюха Деревянко пошла дальше остальных — попыталась ополовинить зафиксированный договором гонорар ажно после подписания акта приемки книги после редактуры.
А сколько их было, куда менее известных, или, как сейчас любят говорить, публичных — публичных лиц, ведущих себя неотличимо от публичных девок… Все они шарили в наших карманах, надеясь, что в пылу отсоса интеллигентной беседы мы не заметим исчезновения бумажника. И везде прослеживалась одна и та же закономерность: чем ближе был интеллигент 90-х к джафарам, тем проще была его схема крысятничанья, тем пренебрежительней отношение к нам, исполнителям и воплотителям их зашибенных идеек, к рабочим особям и тягловой скотине.
Разумеется, пробовали мы работать и на джафаров. На самых натуральных джафаров, мелких, словно шакалы, и крупных, словно тираннозавры. О некоторых даже упоминать боязно, столько народу по их милости пропало без вести — под могильной плитой не тело, а кенотаф, пустой гроб. 90-е набирали ход, словно фура, несущаяся с кручи, а они все делили и делили наши города, строили в исторических застройках пятизвездочные отели и торговые центры, резали и стреляли друг друга на разборках, пытались прорваться в президенты этой изнасилованной джафарами страны.
Деньги текли к джафарам рекой. Но они все равно увольняли нас, попрошаек, без оплаты, по поводу и без: например, если кто-то на тусовке хихикнет над крошкой Цахесом в дизайнерских шмотках, баллотирующимся в президенты — вот макака ряженая! На фоне того, что мог сотворить опьяненный безнаказанностью Джафар, услыхав о себе правду — и не с насмешником, что веселее всего, а со своим модным журналом, из-за которого амбициозного хача за модного гея приняли… Большое спасибо тебе, Джафар, что живыми ушли.
Но самым омерзительным было не это. Омерзительным было то, что и интеллигенция, и молодая поросль прониклись не только джафаровым знанием жизни — понемногу они начали этой изнанкой восторгаться.
Писатели, зажав нос и дыша через рот, заваливали публику горами «бестселлеров прабешенава», забытых через неделю после выхода из типографии, режиссеры снимали чернуху, воспевавшую «силу в правде», актеры выдавали на-гора истерики, растеряв былое мастерство, певцы массово голубели в надежде слезть с члена покровителя знаменитыми… Что было делать культуре, дабы не превратиться в мультуру? То же, что и всегда — искать героя своего времени.
А чего его было искать, когда он давно тут и заявляет: Джафару — джафарово. Вот он я, пришел аж вон откуда, отдайся мне, публика. И понеслась.
Благородные бандиты, тонко чувствующие олигархи, самоотверженные наемники, невинные шлюхи табунами проскакали по культуре, втаптывая ее еще глубже в грязь. Подрастающие поколения, не желая ничего менять в серой, гадкой окружающей действительности, влезали на горы книжонок-кассет-дисков и пялились поверх стены, отделяющей реал от вирта даже не часами — сутками. Под ногами у них расползалась куча мультурного хлама, над головой парили феи и звездолеты, тело хотело жрать, в туалет и прославиться.
Для продвижения себя этим потерянным до всякой войны поколениям требовалось участие в их судьбе джафаров. Молодежь уже усвоила: мир стоит на прекрасных романтических героях, а вовсе не на шелупони, которую джафары используют для каких-то своих (молодежь даже не хочет знать, для каких) целей. Молодежь не видела войны и не знает, что лучше бы ей прожить свой век, растя детей и пузо, делая перманентный ремонт и выплачивая по кредитам, чем самореализоваться в один присест, эдак в духе прекрасной лжи Роберта Рождественского:
«Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску выдали маленькую и маленькую —
по размерам — шинель.
…А когда он упал — некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня в полный рост!»
Закономерным последствием накопления критической массы потерянных поколений становится поиск ими себя на майданах, болотных и прочих оккупай абаях.
При этом мы, деятели как мультуры, так и культуры, мытые-катаные временем Джафара, растерявшие старую веру и в лучшем случае НЕ заменившие ее на новую — мы старательно делаем вид, что мы тут ни при чем. А что делать-то, коли половина из нас, светочей, даже не знает, что «ни при чем» пишется раздельно и через «ни»? Мы понемногу нивелируем уровень по своей публике. Стараемся сделать ей хорошо, красиво, романтишно. В конце концов, для этих целей нас и использует Джафар, хозяин нашего времени.
