В «Чепухе» наступило затишье и чует мое сердце: мы вышли на сто раз проигранный сюжет. Который, надо сказать, мне очень не нравится. Называется сюжет «Остальное сделаешь ты, Инесса». Все совершили по творческому акту, а на аналитику сил не осталось.
Дорогие участники игры! С самого начала предполагалось, что вы все-таки будете делать обзоры. Хотя бы краткие. А пока обзоры если кто и пишет, то я и fischdottir. Поскольку я не раз проходила через эту распрекрасную ситуацию, когда никто (или почти никто) ничего не делает — зачем, если есть Инесса? — то мне категорически не нравится долгое затишье, во время которого некоторые игроки от большого ума заявляют: «Учебы как таковой и не произошло — по сути своей, практически то же самое можно узнать о своем тексте и будь он фандомным фанфиком». Дураку, как известно, полработы не показывают, но и застревать на стадии «Полработы сделано, курим на броне» тоже не стоит.
Притом, что разбор чужих работ (разбор, а не бартерный обмен похвалами) — этап едва ли не более важный, нежели написание собственного рассказа. Оценить, как именно автор воплотил свою идею и была ли у него идея — это и вам поможет разобраться, что и зачем в литературе делается. Присоединяйтесь, господа игроки, присоединяйтесь.
В этот раз тема обзора «Чепухи» (новые рассказы и обзоры здесь) — исправление не столько сделанного, сколько наделанного. На ум приходит фраза из «Самого глупого ангела» Кристофера Мура: «Разиил, ты все проебал. Исправляй?» и ответ ангела: «Так тому и быть. Хвала Всевышнему по самую рукоятку, мир Земле, а человекам благоволенье».
Хочется, хочется не только и не столько наказания, отмщения и устыжения виновных фикеров, но и преображения оных. И пусть не в писателей, как в рассказе Далина «Гетто», так хотя бы в читателей, сознающих: литературные герои тоже люди. Притом, что многие из этих игроков в живые куклы не сумели понять и более простой истины: даже никогда не виданные ими воочию виртуальные знакомые — люди, а не только буковки на мониторе. Где уж им поверить в человеческую природу персонажа. Понятливость фикера — такое же фантастическое допущение, как и вероятность личного знакомства с героями оскверненных книг.
Жалость — великая сила. Более могущественная, чем стыд, гнев и так называемое благородное негодование. Тем более, что каждая из перечисленных эмоций может обернуться агрессией и выплеснуться на того, перед кем фикер, собственно, виноват и у кого должен просить прощения. Должен, но не хочется. Вот и прикрывается кто-то из них глупым «не нравится — не читайте», а кто-то иезуитским «у автора в книге им еще хуже приходится».
В рассказе ur_macru «Дом посреди леса» Света Курочкина именно так и пытается доказать, что не делала ничего плохого, устраивая чьим-то персонажам бурную личную жизнь. Авторы-то своих героев и вовсе не жалели!
«– Да что такого-то? Что вы так всё воспринимаете? У вас же ничего хорошего там не было! Ни у кого! Он, – Светка мотнула головой в сторону стрелка, – убил мать, а его любимую сожгли, ты… у тебя… ребёнок больной родился! А… — она поймала взгляд Маугли и резко замолчала, подавившись рыданиями.
Рэдрик с Роландом переглянулись и синхронно пожали плечами.
– Если тебя, допустим, на дерево посадят и велят обезьяну изображать, долго выдержишь?
– Чего? – всхлипнула Светка. – При чём тут?..
– А как ещё, чтобы понятнее стало? Непривычно нам. Тошно. Чужое это, без смысла. Это если я не буду про ваши убогие… фантазии вспоминать! А если вспомню? Вслух? Не вывернет? – Шухарт сплюнул с отвращением. — Ты не мне, ты себе объясни – зачем? Зачем вы нами как куклами играете? Да ещё так паршиво.»
Здесь и возникает идея (а игра, напоминаю, затем и затевалась, чтобы вы учились внесению идеи в текст — своей, а не изначально заданной) нужности принесенных героями жертв. Персонажи готовы терпеть боль и горе, но во имя чего-то.
Чего-то… Всё во имя нее, во имя идеи. Только главная мысль произведения и делает жертву оправданной. Няшный фикер этого в упор не понимает, оттого и протестует против всего разом, от неприятия издевательств над героями до отсутствия в произведении хеппи-энда. Фикрайтеру и фикридеру нравится, когда на земле мир, в человецех благоволение, а протагонистам вечное щастье. Фикер не догоняет, зачем оно надо — гробить жизнь и психику героя, поэтому он сие занятие считает прикольным. Заодно аффтара не оставляет надежда, что любое насилие, любое измывательство может (а то и должно) заканчиваться честным пирком да за свадебку. Других идей, менее позитивных, но более полезных, в фанфикшене раз-два-обчелся.
Поэтому в рассказах участников «Чепухи» их учат, кого-то мягко, кого-то болезненно. Иначе как заставить наших Курочкиных уничтожить плоды своих трудов, погубить столь прекрасные строки?
««Он медленно прильнул губами к тонкому, сочившемуся рубиновыми бусинами порезу на белом и мягком как шёлк запястье».
«Светлые голубые глаза смотрели жёстко, без намёка на сострадание, только в самой глубине их тлел разгорающийся огонёк похоти».
«Смуглое, блестящее от пота, как натёртое маслом тело выгнулось дугой и гортанный вскрик прорвался сквозь закушенные от боли и наслаждения губы».»
Чтобы Светки и Славки сумели понять: это все игра в куклы, но не настолько нужная и полезная, как в детские годы. Взрослые и играют по-своему, с атрибутами «взрослости» вроде секса и насилия, однако «декоративные жестокости» не придают играм осмысленности. Стыд заставляет героиню сопротивляться и придумывать оправдания, но жалость при виде синяков на шее Маленького принца и порезов на его руках заставляет ее понять: довольно игр. Есть непростительные и необратимые проступки. И никакими «мы просто развлекались» вину за содеянное не прикрыть.
Композиция рассказа очень проста, многое в нем происходит, как происходит в жизни — внезапно и непонятно почему. Если вы внутри ситуации, такой она вам и видится — непредсказуемой и подчас необъяснимой. Понимание происходящего приходит позже. И до него нужно дойти самостоятельно, словно Курочкина через заколдованный лес.
Жалость к истерзанному, изнасилованному ребенку, конечно, одно из самых могучих средств вразумления. Поэтому и используется очень часто, практически на автопилоте. И увы, по мере новых и новых использований превращается в то, что зовется «одноногой собачкой». Хотя использовать в тексте страдания детей и животных надо, как сильнодействующее стредство — очень и очень аккуратно. Иначе читатель закроется щитом стеба, включит механизмы психологической защиты. Поскольку нестерпимо на это смотреть, нестерпимо.
В рассказе Кристины Лукас «NC-911» описывается как раз подобное: перед читателем больница, где оказывают помощь пострадавшим в фанфиках. Здесь на койках маются не только взрослые, привычные к травмам воины-рыцари:
«— …эту мелкую курвину дочку. Duwelsheyss это, а не искусство, — услышала она вдруг. Возле той самой рыжей девушки, которая сейчас осматривала за потрепаной ширмой рыцаря — латы валялись рядом ржавой кучей, — стоял и разглагольствовал мужчина в камзоле и фантазийной шапочке с пером. — О каком искусстве можно говорить, милая моя Шани, когда нас вынуждают делать подобные немыслимые мерзости? Нет для этих людей ничего святого! Нет, разумеется, подобного и врагу не пожелаешь, но я однажды все-таки не удержусь и сложу какую-нибудь неприличную балладу про кого-нибудь из них…
— С драконом, — слабо вставил рыцарь«.
Нет, туда попадают и дети, и подростки. Одну потенциальную жертву Светка и кидается спасать, не зная, успеет ли: «На лице Снейпа, точно вопреки его воле, растянулась жутковатая сладенькая улыбочка. Он что-то сказал ребенку и каким-то змеиным жестом положил руку ему на плечо. Гарри совершенно искренне просиял и соскочил со стула, и Снейп куда-то повел его, напоследок снова посмотрев на Светку — теперь уже с откровенным ужасом.
Светка вспомнила больницу, несчастного Малыша, едва пережившего слэшный фик с Карлсоном, рыцаря, эльфа, Элизу — и, не выдержав, все-таки разревелась.
А потом развернулась и, стуча голыми пятками по асфальту, помчалась обратно, отчаянно надеясь, что успеет«.
Конечно, слабым утешением в мире, погребенном под лавиной насилия, служит навязанность, недобровольность роли насильника. На самом деле они хорошие, их заставили, твердят феи в больнице, где врачуют пострадавших. Только душа будет болеть дольше, чем тело, и постепенно утратит весь запас доверия — причем не только к внезапно охваченным похотью друзьям и близким, но и к автору. Любому. Бессмысленность испытываемых страданий действует на душу сильней, чем боль — на тело. О чем и забывают как фикеры, так и многие непричастные к фанфикам личности. Им кажется, что время лечит всё. Они забывают, что на деле время всё разрушает, даже сильные, горячие чувства, оставляя только прах и пепел. А еще времени можно помочь — и камня на камне не оставить от того, что строилось веками.
Рассказ жесткий, если не сказать жестокий, очень прямолинейный. Никакой надежды на улучшение обстановки (строится новая больница — старая не справляется), никакого ожидания милосердия со стороны аффтаров: может, эти курвины дочки пожалеют хотя бы детей? Тем более, что в комментариях немедленно всплывает существо с сентенцией (орфография существа): «вот только реально пришла мысль что писатели зачастую со своими героями тоже немало жути творят, убивают… и что, они тоже перед героями виноваты? Толстой перед Карениной, например? н-да, тут уж хоть не пиши ничего кроме всякой милоты… короче — не верю я в «они же живые«.
В некоторых историях, как в рассказе polnosh «Жалость», это чувство направлено не на жертву слэша, а на одного из тех, кто уже и в «официальной» литературе страдает немилосердно. Протекшие из фанфикшена дарования любят по-мяхаровски поприкалываться над персонажами разумными и не очень.
«— Надо развлечься, – внезапно сменила тему Алии… как ее? – Отстой местечко, хожу сюда побесить здешних… знаешь как они на меня батхетят?!
— А что за местечко- то? – спросила Света.
— Отстой. – сказала рыжая и зажгла на кончике пальца файрболл. – Щас я…
Огненный шарик, сорвавшийся с ее пальца, ударил в зад ни в чем не повинного попугая, сидящего рядом на жердочке. Тот истошно заорал, свалившись вниз, и принялся дергаться на стойке, рядом с локтем оцепеневшей Светки. Весь его зад превратился в сплошной ожог.
— Ты что творишь, гадина?! – завопила Света, окатывая несчастную птицу пивом из чьей-то кружки. – Ему же больно!
— Ща ощиплю и перья в жопу вставлю, — загыгыкала рыжая. – Прикол, да?
— Я сейчас тебя саму ощиплю! – вскричала рассвирепевшая Светка и со всей силы дала соседке по голове кулаком, вместе с тем, что в кулаке было зажато – забытая кружка…»
Что это было, героиня рассказа понимает, проснувшись.
«По монитору бежали неоконченные строчки.
«… А потом Лиля, ты спьяну подожгла трактирного попугая…»
